До нас доходили слухи (особенно в мае, июне), что мы окружены, что у нас нет связи с другими частями Красной Армии. Некоторым доказательством этого было то, что мы стали получать мало продовольствия, а с конца мая пришлось жить на подножном корму — собирать ягоды, грибы, медовые листья липы.
Но даже круглосуточное пребывание в воде, перетаскивание на своих плечах пушек, отсутствие кожаной обуви (почти до середины мая все бойцы ходили в валенках) не могли сломить силу духа наших батарейцев. Мы выпускали боевые листки, проводили политинформации, партсобрания. Будучи парторгом батареи с начала и почти до конца Любанской операции (30 мая я был ранен), я организовал прием в партию 17 артиллеристов.
Особенно запомнилось последнее собрание в конце мая. Было солнечное теплое утро. Под кустами цветущей черемухи, на сваленных снарядами деревьях расселись коммунисты-батарейцы. Командир батареи кратко доложил обстановку на нашем участке; сообщил, что мы должны отходить на новый рубеж обороны. Отход будет трудным, на каждую пушку выделяется только по паре истощенных лошадей. Остальное — наша мускульная сила. Пушку и лошадей замаскировать ветвями берез, липы, черемухи. Обеда не ждать — нет продуктов. Утром нам выдали по 100 г сухарей…
Выступали бойцы первого орудия. Особенно запомнился боец из Новосибирской области Василий Зайцев. До войны он был комбайнером. Дома остались жена и трое детей. Он поднялся — худой, с аккуратно подстриженными черными усами и приглушенным, но твердым голосом сказал: «Обед — что! Плохо вот со снарядами, а то бы мы показали фашистам, как надо по-настоящему воевать, дали бы им прикурить. Обещаю не ворчать, несмотря на трудности».
После Зайцева выступили еще пять человек. И ни один не жаловался на трудности с питанием. Все просили только снарядов.
30 мая 1942 г. весь расчет первого орудия погиб во время воздушного налета противника на огневую позицию нашего взвода, я был ранен. В медсанбат меня принесли на руках артиллеристы второго орудия.
И вот с 30 мая по 2 июня я был свидетелем ежедневных налетов вражеской авиации на наш небольшой участок леса, почти насквозь простреливаемый огнем врага. Последнюю посадочную площадку немцы разбомбили, и вывоз раненых самолетами прекратился. На 7-8-е сутки после ранения я уже не лежал в палатке на лапнике, а бродил неподалеку от госпиталя, жуя медовые липовые листья и надеясь найти хотя бы кусочек сухарика. Мне встречались бойцы, лежащие на траве, настолько истощенные от недоедания, что уже не могли стоять, особенно пожилые. Но все крепились и ждали, как чуда, прихода своих с Большой земли.
20 июня в госпиталь пришел красивый майор и назвал мою фамилию. Я подошел к нему. Он отрекомендовался представителем штаба фронта и предложил мне, как члену партбюро 22-го сп, выступить на митинге, который был организован на поляне недалеко от госпиталя.
Я пошел на митинг. На поляне собрались 150 истощенных красноармейцев и группа легкораненых, выделявшихся своими белыми повязками. Майор страстно говорил о том, что командование фронтом принимает срочные меры для прорыва кольца окружения, чтобы солдаты не впадали в панику, а верили в помощь и ждали прорыва окружения. Потом говорил почти то же самое какой-то полковник ветеринарной службы с зелеными петлицами. Очередь дошла и до меня. Я встал на пенек, поправил повязку на голове (ранение было в голову) и сказал примерно так:
— Товарищи! Нам всем трудно. Нету нас продовольствия и боеприпасов. Но давайте еще продержимся суток двое-трое. Помощь к нам обязательно придет. Более сильные пусть помогут слабым. Покормите их всем съедобным, что дает лес.
Солдаты слушали внимательно, не было ни одного срыва, выпада или истерии. Митинг еще не закончился, как над поляной повисло 40 немецких самолетов и началась бомбежка. Послышались взрывы, вопли, крики раненых. Я присел возле сосны. В сосну авиабомба не попала. Когда я после бомбежки шел к изрешеченным палаткам, два молодых бойца остановили меня и показали на зеленую с красным околышем фуражку, которая вверх козырьком зацепилась за сучок наполовину снесенной взрывом сосны.
«Это, товарищ лейтенант, фуражка вашего майора». — «А где сам майор?» — спросил я солдат. — «От майора и мокрого места не осталось… Прямое попадание…»
Утром 22 июня мы с группой легкораненых бойцов и командиров под адским пулеметно-минометным огнем вышли по узкоколейке из окружения. Я получил при этом второе, уже тяжелое ранение в голову и печень. Все же вышел — с залитым кровью партбилетом в левом кармане суконной гимнастерки.
Подавляющее большинство бойцов и командиров, не вышедших из окружения, как, например, Муса Джалиль, были до предела истощены, и не их вина, что они не сумели себя защитить, как подобает воину, или преодолеть огненное кольцо под Мясным Бором.
Н. П. Бородавка,
бывш. командир огневого взвода полковой батареи 22-го сп 92-й сд
М. Д. Панасюк
Выход 92-й сд из окружения
Я служил в дивизии с мая 1938 г. В середине октября 1941 г. мы погрузились в эшелоны на ст. Бамбурово и спустя две недели прибыли в Новгородскую область.
Хочу рассказать о самом тяжелом периоде жизни дивизии и конце ее существования.
1 февраля 1942 г. мы вышли из подчинения 59-й армии и вошли в состав 2-й ударной. Совершив марш, вошли в прорыв у Мясного Бора и продвинулись на 90 км к передовой в районе Коровьего Ручья. Дивизия вступила в ожесточенные бои за Любань. Отдельные соединения армии уже вышли к Октябрьской железной дороге. До соединения с Ленинградским фронтом оставалось 8 км.
Главной магистралью снабжения 2-й УА оставался «коридор» прорыва у Мясного Бора протяженностью 6 км. Фашисты сосредоточили здесь свои отборные силы и 19 марта перекрыли «коридор». С этого дня и начались все наши беды. В первую очередь стало не хватать боеприпасов, а это на фронте самое большое несчастье. Патроны и снаряды теперь расходовали только в самых крайних случаях с разрешения старшего начальника. Норма питания сократилась больше чем наполовину. На каждого воина в сутки приходилось по 10 г сухарей, 10 г комбижира и 5 г махорки. К концу марта и этот скромный паек был отменен.
В районе Новой Керести была устроена посадочная площадка для самолетов. В ночное время там садились У-2 с патронами и сухарями, но для целой армии это была мизерная доля. Кроме того, скопилось 8 тыс. раненых, которых не могли эвакуировать.
После недельных боев «коридор» пробили, но он стал вполовину уже и насквозь простреливался немцами, так что от мачтового соснового леса остались одни пни. Появлявшиеся на дороге повозки и машины расстреливались из пушек, минометов и пулеметов.
