Григорий Матвеевич был доволен неожиданным увеличением наших сил. Лагерь у Белого озера становился теперь как бы вторым «Военкоматом», в нем насчитывалось вместе с людьми Каплуна более полутораста партизан. Можно широко развернуть работу, если бы оставалась взрывчатка. Но взрывчатки не было.
Батя считал, что такому большому отряду незачем держаться вместе. Лучше разделить его и, дождавшись взрывчатки, направить по частям на новые места. В первую очередь — к Выгоновскому озеру. Недаром мы стремились к нему еще в Березинских лесах. Там будет самая удобная база для наших подрывников. Туда мы решили направить самый крупный отряд, командование которым Батя поручил мне. Заместителем моим он назначил Каплуна. Другой отряд под руководством Садовского должен идти на восток — к Калинковичам, третий во главе с Сазоновым — на Украину, под Сарны. Кроме того, Перевышко и Цыганов назначены были командирами отдельных рейдовых отрядов для работы на дорогах Барановичи — Минск и Лунинец — Житковичи.
Распределили мы соответствующим образом и людей. Сначала направления, на которых они будут работать, сохранялись в тайне. Кто и как разузнал эту тайну — неизвестно, но Рагимов (все тот же Рагимов!) неожиданно обратился ко мне с просьбой, чтобы я взял его в свою группу. Он, дескать, тоже хочет идти под Барановичи. Я удивился. Мне не понравилось, что наше назначение рассекречено. Обидно стало, что мы все еще не умеем хранить военную тайну, но самого Рагимова я ни в чем не заподозрил. Брать его я все-таки не хотел: необъяснимая антипатия, недоверие, не понятное мне самому, удерживали меня, но Каплун заступился:
— Почему не взять? Зачем обижать человека?
И я, к сожалению, не стал спорить…
Чтобы не терять понапрасну времени, мы сразу же начали обучать новичков основам подрывного дела. Слушали они с интересом и даже иной раз надоедали вопросами. Особенно назойливым оказался невысокий белокурый партизан с худощавым подвижным лицом. Все допытывался: «А как?.. Сколько понадобится толу на железный мост?.. Как подрывать машину?.. Что вернее на железной дороге — паровоз рвать или вагоны?..» Мне понравилась эта любознательность.
— Как ваша фамилия? — спросил я, но он не успел ответить — кто-то другой крикнул:
— Да это Патефон!
Я удивился:
— Фамилия Патефон?
— Нет. Логинов я, Петр Михайлович.
— Откуда?
— Чай, горьковский, — поддразнил тот же голос, нарочито растягивая слово «чай».
— Арзамасский, — добавил кто-то.
Командир отряда С. П. Каплун
Командир спецгруппы А. М. Дмитриев
Командир отряда Г. М. Картухин
На партизанской базе
— Деревня Веригино, Арзамасского района, Горьковской области, — объяснил Логинов.
— А почему Патефон?
— Это по разговору.
Разговор у него был действительно особенный: быстрый, резкий, как из пулемета, иногда даже слова сливались.
Мы поговорили еще. Он хорошо схватывал все, что ему объясняли, и, судя по его партизанскому прошлому, обещал быть неплохим подрывником.
— Ну что же, — сказал я, — осваивайте новое оружие. Сумеете — будете командиром группы, а то — и отряда.
— Грамотность у меня низкая, трудновато освоить.
— Ничего, оправитесь. Не святые горшки лепят. Была, бы охота.
— Охота есть…
Только я отвернулся, Логинова окружили ребята.
— А ведь мы — земляки. Я — тоже горьковский.
— А я учился в Горьком.
— А я…
И пошли разговоры о Волге, об автозаводе, о родных местах, о каких-то общих знакомых… Так всегда…
Я не ошибся в Логинове: вскоре он был назначен заместителем командира рейдового отряда, а потом немалую роль играл в работе нашего соединения и особенно активно проявил себя на Украине…
А к Генке Тамурову — одному из наших «профессоров», энтузиасту подрывного дела — приставал с расспросами высокий молодой лейтенант Криворучко. Тамуров, немного кокетничая своим положением учителя, а может быть, и в самом деле устав от объяснений, сказал ему однажды:
— Товарищ лейтенант, мне даже как-то неудобно учить вас. Ведь я всего только курсант полковой школы — не кончил еще полковую школу, а вы в училище проходили подрывное дело по-настоящему и, наверно, обучали таких вот, как я. Получается, будто бы я взялся учить учителя. Приходилось ли вам учить своих учителей?
Криворучко не обратил внимания на скрытую иронию этого вопроса и ответил серьезно:
— Приходилось. И мне было труднее, чем вам, товарищ Тамуров. Вот слушайте, что получилось. Первым моим учителем в армии был Борисов — командир отделения. Чернявый такой, маленький — по плечо мне, не больше, но весь как в кулак собранный, как пружина — столько у него было настойчивости и энергии. Давал он нам жизни! Знаете, как трудно сначала привыкать к дисциплине? За каждую пуговицу — замечание, повернулся не так — замечание. Не понимаешь еще смысла этой строгости. А Борисов ко всем мелочам был беспощаден. Сам всегда подтянутый, и от нас этого требует. Десять раз заставит повернуться или какой-нибудь ружейный прием проделать — и добьется. Уставы назубок знал и нас учить заставил. Наизусть. «Красноармеец Криворучко, статью сорок пятую. Не знаете? К завтраку выучить. Доложите». И, бывало, ночью, закрывши глаза, повторяешь. Первые дни коробило от этого, казалось, что мы его возненавидим, а получилось наоборот: привыкли, и хотя немного побаивались, но уважали. И отделение у нас было лучшее. Я ко Дню Красной Армии даже отпуск получил, как примерный… Отслужил год — направили меня в школу. Возвращаюсь через три года офицером в свою же часть, и дают мне взвод — тот самый, в котором я был красноармейцем. И Борисов тут — все такой же, только один треугольник у него прибавился — помкомвзвода. Я начал было с ним по душам, без чинов, по имени-отчеству называл, поговорить хотел попросту, А он не хочет: все навытяжку, все по форме. Ну, и мне пришлось… Взвод хороший, Борисов дело знает, все в порядке. А мне тяжело: своим учителем приходится командовать, да еще так сухо, официально. А тут еще конфликт вышел. Была тревога. Взвод собрался аккуратно, а помкомвзвода нет. Он нас догнал только на марше. Недопустимое дело, и особенно мне обидно, что это — Борисов, мой учитель. Командир роты говорит мне строго: «Разобраться, почему опоздал». И пришлось учить своего учителя. «Почему?» — спрашиваю. — «Связной, говорит, после времени пришел: долго не мог разыскать квартиру». — «Надо было объяснить». — «Объяснял». — «Надо было привести — показать, чтобы на ощупь знал». — «Упустил из виду», — отвечает. И сам стоит навытяжку, сухой и официальный. А мне неловко. Вот тут, товарищ Тамуров, действительно трудно было учить учителя…
