была обоюдной: если землевладельцы отвечали за своих крестьян, то крестьяне отвечали перед землевладельцами. В интересах землевладельцев было создать такой режим, при котором нести эту ответственность было бы проще, т. е. крепостничество. Во время Ивана Грозного государство вынуждено было идти навстречу землевладельцам, поскольку страна была разорена Ливонской войной и опричниной, а содержать войско и чиновничий аппарат было не на что [1112]. Укажем, что схожую концепцию предложил Яковлев в своей монографии «Приказ сбора ратных людей». Очевидно, что его идеи повлияли на Веселовского.
Конкретно-исторические исследования вновь подтолкнули историка к методологической рефлексии. Важнейшие мысли, посвященные технике исторического исследования, находим в дневниковой записи Веселовского, датированной 21 ноябрем 1928 г. [1113] Историк недавно опубликовал небольшую монографию «К вопросу о происхождении вотчинного режима» и приступил к написанию книги «Феодальное землевладение Северо-Восточной Руси», труда, ставшего для него итоговым. Работа над столь сложной темой заставила ученого вновь обратиться к осмыслению проблем ремесла историка. В самом начале Веселовский отмечает, что ученый должен избегать как «симплификации» (упрощения) прошлого, так и «беспомощного эклектизма». Для этого необходимо «большое напряжение исследовательской мысли при солидной подготовке и изучении фактов» [1114]. На его взгляд, исследователь не может представить полную картину прошлого по причине фрагментарности дошедших до нас источников. Но при этом в положении историка есть и плюсы: он может рассмотреть интересующие его вопросы в широком историческом контексте, тем самым увидев то, что не могли заметить современники. Но и здесь Веселовский пишет о необходимости осторожности: «Историк всегда подвергается опасности (искушению) объяснять и оценивать те или иные явления прошлого по результатам» [1115]. Историк как бы навязывает прошлому то, чего там никогда не было. Это может привести не только к тому, что исследователь неправильно интерпретирует исторические процессы или события, но и вообще потеряет «способность устанавливать факты прошлого».
4. Московские историки и «Академическое дело»
Ситуация, когда параллельно друг другу существуют две корпорации историков, не могла продолжаться вечно. Новые власти терпели «старых специалистов» только до тех пор, пока их некем было заменить. Как только для нормального функционирования сети высших научных учреждений было обучено необходимое количество молодых специалистов-марксистов, над историками «старой школы» начали сгущаться тучи.
В конце 1920-х – начале 1930-х гг. по стране прокатилась целая серия процессов над политическими партиями, старой интеллигенцией, техническими специалистами. В науке это вылилось в «Дело славистов», аресты археологов, биологов и, конечно же, знаменитое «Академическое дело». Среди историков до сих пор нет единого мнения относительно того, кто являлся инициатором процесса. С точки зрения А.Н. Цамутали, Б.В. Ананьича, С.Б. Свердлова и В.М. Панеяха, безусловным заказчиком дела является советская власть в лице ОГПУ. Иного мнения придерживается В.С. Брачев, утверждающий, что «Академическое дело» спровоцировали историки-марксисты для борьбы против конкурентов, т. е. историков «старой школы» [1116]. Думается, что в данном споре ближе к истине первые. Об этом свидетельствуют и найденные документы [1117], и сам контекст эпохи. Синхронная серия процессов не могла возникнуть случайно или оказаться простым совпадением. Трудно также представить, что историки-марксисты рассматривали в качестве своих соперников биологов, против которых также проходили процессы в конце 1920-х – начале 1930-х гг. Тем не менее не стоит забывать и то, что персональный состав репрессированных формировался по принципу их конфронтации с главой советской официальной гуманитарной науки М.Н. Покровским. В начале 1929 г. произошел скандал на выборах в Академию наук: три кандидата-марксиста, А.М. Деборин, Н.М. Лукин и В.М. Фриче, не прошли в Академию. В то же время баллотировавшиеся Веселовский и Яковлев были выбраны членами-корреспондентами АН СССР. В выборах участвовал и Бахрушин, которого выдвинул С.Ф. Платонов [1118], но, так же как Б.Д. Греков и А.И. Андреев, тогда он не набрал необходимого количества голосов. Случившееся вызвало серьезное недовольство властей, убедившихся в неблагонадежности Академии, остававшейся центром, где «засели старые специалисты». Особенно была очевидна оппозиционность историков. «Первым звонком» для историков «старой школы» стало закрытие РАНИИОН. Формально все началось в 1928 г. с возмущенного письма аспирантов, выступивших против засилья в институте представителей старой исторической науки [1119]. После закрытия РАНИИОН появилась статья М.Н. Покровского. В ней автор выражал удовлетворение по случаю ликвидации учреждения, где, по его словам, сосредоточились антимарксистские кадры. Напечатанная в «Правде», она имела практически официальный статус и выражала мнение власть имущих. В статье Покровский значительное место посвятил критике книги Веселовского о генезисе вотчинного государства. Особенно его возмущало то, что авторитетный историк не удосужился ознакомиться с марксистской литературой, прежде чем опубликовать свои выводы. В работе Веселовского Покровский увидел «строго юридический подход». «В это время совершенно игнорировать классовый анализ и экономическую обстановку – это имеет совершенно определенный смысл. Перед человеком груда марксистских и полумарксистских работ по русской истории. До всего этого ему нет никакого дела. Как отцы и деды исследовали, так и я буду исследовать. И молодежь учить исследовать… Совершенно специфический смысл имеет исследование проф. С.Б. Веселовского, выпущенное, так сказать, под нос сообществу историков-марксистов. Нате, мол, кушайте. Вы там об историческом материализме рассуждаете, а я буду чисто идеалистическим способом оперировать. И выпущу это не в своем частном издании, а под маркой вашего же, советского института истории» [1120]. Такие обвинения со стороны официального главы могли расцениваться только как прямая угроза, впрочем, до реальных действий дело пока не дошло.
Хотя, видимо, многие историки «старой школы» уже догадывались, куда могут привести события. Один из виднейших московских историков, Готье, в 1929 г. потерял сразу три рабочих места, будучи уволенным из ГАИМК, ГИМ и РАНИИОН [1121]. Это был тревожный знак. В 1930 г. проходили проверки в Ленинской библиотеке, где всплыли истории с обвинениями в адрес Готье и Яковлева в хищении «социалистической собственности» в годы Гражданской войны и начале 1920-х гг. Кроме того, во время проверки Готье вменяли в вину то, что он «в первые годы революции ожидал падения советской власти, в то же время на словах будучи лояльным» [1122]. Особенно старался очернить историков их бывший коллега, а теперь один из руководителей библиотеки, А.К. Виноградов. Его характеристики, данные Готье, Яковлеву и Бахрушину, видимо, сыграли не последнюю роль в деле против них. По воспоминаниям Н.Я. Горбачевской, Яковлев говорил ей, что во время следствия «чувствовал руку» Виноградова [1123].
Готье, для отведения от себя обвинений, вынужден был заручиться поддержкой академика Е.А. Чаплыгина, который подтвердил его благонадежность 8 января 1929 г., и Ст. Кривцова, сделавшего это 13 июня 1930 г. [1124]. Впрочем, это его не спасло. В 1930 г. в центральных советских научных печатных органах вышло сразу
