Аттестаты у нас приняли, но поесть не дали.
- Приходите завтра, сегодня на вас не выписали.
- Но у нас же пропадает питание за целый день.
- Нас это не касается. Надо было в Кронштадте взять сухим пайком.
Никакие уговоры не помогли. В Ленинграде на учете каждая крупинка. Здесь морское гостеприимство уже не действует. Нам только разрешили налить в кружки горячего кипятку.
В Доме флота ютились композиторы. Все они собрались в столовой у рояля и проигрывали только что сочиненную песню. Я не стал слушать, надо было устраиваться на ночлег. Куда же идти? Решил разыскать на Неве минный заградитель "Урал". На нем теперь находилось наше начальство и политотдел.
На всякий случай я подошел к телефону н позвонил домой. И мне вдруг ответила обрадованная теща.
- Приходи, покажись. У нас на кухне тепло, можешь переночевать.
- Спасибо, - поблагодарил я, - постараюсь прийти.
Это чудо, что в холодном, обледеневшем городе действует телефон.
Я захватил из Кронштадта письма политотдельцев. Первым делом нужно было отнести их на "Урал". Перейдя на другую сторону застывшей Невы по Дворцовому мосту, слева я увидел знакомые скошенные мачты "Полярной звезды". Яхта стояла вмерзшей в лед прямо перед дворцом.
Издали она казалась сказочным кораблем, построенным из хрусталя. Борта выбелило. Весь такелаж покрыло пушистым инеем. С антенны и труб свисали сосульки. На палубах - ни души. Словно все оцепенело от холода. Даже часовой у трапа, закутанный в длиннополый тулуп с поднятым заиндевевшим воротником, стоял неподвижно, точно замороженный. Но когда я подошел к нему вплотную, часовой, как бы очнувшись, козырнул, Он узнал бывшего редактора многотиражки.
- Где "Урал" стоит? - спросил я у него.
- У Летнего сада, третьим от нас, - доложи л подводник.
"Урал" прежде был обыкновенным пассажирским пароходом. Лишь во время войны его вооружили пушками и превратили в минный заградитель. Показав дежурному по кораблю удостоверение, я прошел в носовую часть, где находились каюты политотдельцев. Но там никого не застал. Все ушли ужинать в кают компанию.
"Ну и сглупил же, сдав аттестат в Доме флота! - принялся корить я себя. - Здесь бы меня обязательно покормили".
Досадуя, я прошел в каюту пропагандистов, снял шинель и взглянул в зеркало. На меня смотрел малознакомый морячок, с запавшими глазами и сильно похудевшим лицом. Чувствовалось, что он очень устал и ослаб: волосы на лбу слиплись, лицо покрывали капельки пота.
- Нда - а, братец, слабаком стал! - произнес я вслух. - Сможешь ли без ужина завтра ноги таскать? И мне вдруг ответил голос Радуна:
- Ужин будет... устроим.
В дверях стоял ухмыляющийся бригадный комиссар.
- Почему вид такой заморенный? - спросил он. - Заболел?
- Никак нет, - ответил я. - Много пешком прошел... выдохся.
- А у нас машины не дали?
- Какое! Отказали.
- Ну, я этому новому задам. Будет знать, как игнорировать редактора, отмеченного флотской печатью.
Мне почудилась в его словах ирония. Я взглянул на бригадного комиссара, но не уловил насмешки в глазах.
Радуя провел меня в свою каюту, усадил в кресло и, позвонив на камбуз, приказал принести два ужина.
Этакого товарищеского участия и внимания я не ожидал. Что случилось с Радуном? Ведь еще недавно он был равнодушен к газете. Неохотно читал ее и подписывал. А потом поручил этим делом заниматься заместителю начальника политотдела батальонному комиссару Фоманову. Тот сразу же принялся критиковать газету и учить:
- Слишком много у вас отсебятины. Возьмем хотя бы передовку. Почему не заимствуешь из центральной печати? Я вот как делаю, когда надо политически крепкую статью написать: за основу беру передовую "Правды", кое - что из "Комсомолки" добавляю либо из "Звезды", а то из "Красного флота". И ко мне не придерешься - все политически правильно. Только надо с умом делать.
- Такую работу у нас называют плагиатом.
- Чего? Чего?.. - "е понял Фоманов.
- Литературным воровством, - пояснил я. Батальонный комиссар обиделся и, побагровев, пригрозил:
- Ну, гляди! Если чего наляпаешь - пощады не будет.
А когда газету похвалили, Фоманов бурно поздравил меня и сказал:
- Мы с тобой еще не такую будем выпускать. Пусть другие у нас учатся.
Радун, конечно, понимал, что от Фоманова новшеств в газете не дождешься, поэтому за ужином оказал:
- В феврале мы докладываем на Военном Совете о ремонте кораблей. Нужно выпустить несколько специальных номеров газеты и листовок. Сделайте так, чтобы не стыдно было показать людям.
- Ясно.
- Кого-нибудь в помощь дать?
- Обойдусь. Только намекните Фоманову, чтобы он не очень мешал.
Радун усмехнулся и неодобрительно покачал головой.
- Еще какие просьбы? - спросил он.
- Хочу сегодня попасть домой.
- Идите. Жить будете здесь, на "Урале".
На этом разговор наш кончился. Захватив с собой оставшееся печенье, я сошел с корабля и поспешил на канал Грибоедова.
По пути я догнал высокого мужчину в башлыке, который брел как - то неестественно выпрямившись и откидывая голову назад. Неожиданно он покачнулся и медленно, как столб, рухнул в снег. Я попытался его поднять, но мужчина странно выгибался и падал.
- Пьяный, что ли? - пробормотал я.
- Какие теперь пьяные! - возразила женщина. - Слабыми все стали, особенно мужчины, на ногах не держатся. Давайте доведем его хоть до подъезда какого, а тут он замерзнет, - предложила она.
Против моего дома находилась больница имени Перовской, ставшая военным госпиталем. Мы с трудом провели спотыкавшегося мужчину в вестибюль и посадили на скамейку.
- Раненый? - спросила дежурная санитарка, подняв фонарик.
- Да нет, вроде бы целый, - ответила моя помощница. - На канале с товарищем моряком подобрали... боялись - замерзнет.
- Целых не берем, - твердым голосом отрезала санитарка и, перестав светить, пошла к своему столику. - Забирайте обратно.
- А нам забирать его некуда, он незнакомый, - ответила пришедшая со мной женщина и пошла к выходу.
Я тоже подумал: "Куда же девать? Пусть в вестибюле отдохнет, вое же не на снегу, а в доме". И, не обращая внимания на крики санитарки, вышел.
На лестнице нашего "недоскреба" было темно. Держась одной рукой за перила, я медленно поднимался. На площадке третьего этажа мои ноги наткнулись на препятствие. Я зажег спичку и увидел лежащую навзничь с раскинутыми руками дворничиху. Глаза у нее были открыты, зубы оскалены. Она, видимо, лежала здесь с утра, так как успела окоченеть.
В мирное время, неожиданно наткнувшись в темноте на труп, я, наверное, в ужасе бы вскрикнул и принялся сзывать людей, а теперь - огляделся, спокойно перешагнул и стал подниматься выше.
