Пассажиры с явным интересом слушали гарпунера. Артем вместе с другими изумлялся разнообразию жизненных форм, скрывающихся под океанскими водами.
— Плохо хозяйничаем мы на старушке земле, столько вокруг богатств, средств для удовлетворения потребностей человечества, а сотни миллионов людей никогда не бывают сытыми, миллионы умирают от голода и систематического недоедания. Из рук вон плохо хозяйничаем на своей планете, — говорил Артем попутчикам на пароходе.
Долго еще плыли рядом с «St. Alban's» пять тупорылых огромных кашалотов, двигались одной шеренгой, голова в голову, как по команде погружаясь в волны и снова показывая на поверхности свои темно-серые спины.
Пароход, наконец, достиг северной оконечности Австралии — это был порт Дарвин. Дальнейший путь пролегал через Торресов пролив, затем на юг, вдоль восточного побережья Австралии, в порт Брисбен, главный город штата Квинсленд. Здесь путешественники покинули пароход и сошли на берег. В конце июня 1911 года Артем очутился в Австралии.
В Брисбене в это время жило много русских эмигрантов. Они работали на железных дорогах, лесорубами, докерами и на сахарных плантациях. Через своих соотечественников, членов русской колонии, Артем и его товарищи вскоре нашли себе работу.
Не обошлось и без происшествий. Не успели Артем и его друзья ступить на землю Австралии, как их попытались завербовать на работу в сахарную промышленность. Вербовщики обещали хорошую заработную плату, приличное жилье и другие блага. Не избалованные вниманием вновь прибывшие эмигранты с радостью были готовы принять столь любезное приглашение. Изголодавшиеся по труду руки торопили своих хозяев принять предложение сахарозаводчиков. Но Артему с его острым классовым чутьем в посулах вербовщиков что-то показалось сомнительным. Он тут же на пристани пошел к простым людям, грузчикам, и, пользуясь своим знанием английского языка, вскоре получил полную информацию о взаимоотношениях между трудом и капиталом в Квинсленде. В частности, Артем узнал, что рабочие сахарной промышленности бастуют, ведут упорную борьбу за улучшение условий труда и повышение заработной платы.
Артем с помощью представителей русской колонии поступил работать на железную дорогу. Ремонт и прокладка новых железнодорожных путей требовали большой физической силы и выносливости, но это и была та работа, в которой нуждался Артем. Чем труднее, тем лучше, тем быстрее он выветрит из памяти тяжелые переживания тюрьмы и ссылки.
Проходит немного дней, Артем постепенно втягивается в каторжную на первых порах работу.
«Здешние шпалы — что-то ужасное. Они тяжелы, как железо, лежат по 25 лет… Первые дни у меня минутами в глазах темнело. Я боялся одного — как бы не отстать. А в конце концов, дня через 3–4, я оказался едва, ли не самым сильным рабочим… Нас привезли трех: двух англичан и меня. Один англичанин сбежал, другой разбил ногу, остался из трех я один», — таким было начало трудовой жизни Артема в Австралии.
Артему не легко было уживаться с теми порядками, которые царили вокруг него. «Я везде хочу установить свой справедливый порядок. Здесь подобралась шпана, которая хотела бы выезжать на других, строить старших. Ну, я и поднял маленькое знамя восстания. Мой партнер, хороший парень, еще подобралось человека два, те меня молчаливо поддерживают, и я отбрехиваюсь. И иногда довольно ядовито…»
Артем везде остается самим собой. Куда бы его ни забросила судьба, нигде он не позволял обидеть или обмануть рабочего человека, жизнью которого он сам жил.
Не успев еще высадиться в Австралии, еще не оглядевшись как следует, Артем уже писал на родину Фросе Ивашкевич:
«…Я из России уехал лишь на время. И на очень короткое, быть может. Я вернусь, когда я почувствую, что я нужен.
Дыхание жизни русского рабочего движения не отлетело. Хотя, быть может, пульс и слаб… А в самом деле, что бы вы сказали, увидев меня в один прекрасный момент на одной из Ваших улиц? Впрочем, Вам придется этого подождать, ну, хотя бы до будущего года… Присылайте интересные книги, литературные сборники. Когда прочтете — в бандероль, и готово».
Живет Артем в 25 километрах от маленького городка Уорик, в 60 километрах от Брисбена. Живет на лагерном положении, в брезентовой палатке. Место живописное: глубокая котловина замкнута со всех сторон горными хребтами. Если подняться на близлежащие горы, то в самом центре котловины можно увидеть белое пятно — это и есть лагерь рабочих железной дороги. Угрюмые безлесные горы сторожат лагерь. Воздух в котловине тяжелый. Настороженную тишину долины только изредка прорезывает свисток паровоза, шум мчащихся поездов.
В южном полушарии в августе зима, но кругом зелено, хотя ночью бывают и заморозки. Днем же нельзя долго держать руку открытой на солнце. Как-то Артем пренебрег этим правилом и обжег обе руки. Но вот среди жаркого дня потянет ледяной воздух. То жаркие, обжигающие лучи солнца, то леденящий ветер — и кожа на руках рабочих трескается, появляются язвы. Чтобы избежать этого, Артем натирал руки машинным маслом, которое брал с паровоза, а позже нашел более удобным смазывать руки свиным жиром. «Руки все же трескаются, но мало, и нет язв», — отмечал Артем.
Вечером после тяжелого рабочего дня, когда утихает ветер и можно зажечь свечу без риска, что она тут же погаснет, Артем садится за походный столик и пытается писать письмо в далекую Россию. Где-то рядом развлекаются товарищи, один из них с завидным упорством бьет по солдатскому барабану, другой вот уже второй месяц пиликает на гармонике единственно известную ему песенку. Сегодня суббота, и в лагере довольно шумно. Но Артем умеет отключаться от окружающей его обстановки, этому искусству он научился в тюрьме. Вот и сейчас он не слышит ни боя барабана, ни пиликанья гармоники, перед глазами далекая Россия и близкие друзья. Письмо начинается в идиллических тонах.
«Удивительно хорошая, спокойная страна Австралия. В ней чувствуешь себя уверенно. Просторная, богатая, свободная… Не нищета масс, а высшая, наиболее развитая форма капиталистической эксплуатации служит здесь основанием для создания богатств буржуазии. Быстрое накопление капиталов здесь не стеснено ни безумными тратами милитаризма, ни насыщенностью капиталом отдельных отраслей производства. Не избытком, а недостатком людей страдает здесь страна. Требование на рабочие руки всегда высоко. Рабочий чувствует себя спокойно, уверенно. Фермер тоже. Хотя и тот и другой сильно эксплуатируются, один промышленным, а другой торговым и банковским капиталом… К тому же здесь нет кричащей безумной роскоши командующих классов. Все одеваются одинаково, одинаково едят. Покучивать же едут в старые страны. Собственники процентов живут больше в Лондоне. Но зато у рабочего здесь нет и потребности остро, напряженно мыслить. Он не задается общими вопросами и живет сегодняшним днем. Хочет — идет на работу; не хочет работать — спит или идет в город. Никто не спросит, почему не вышел на работу. На работе ему сделал старшинка замечание — он бросает инструмент и требует… записку о количестве выработанных часов. Получает в конторе соответствующее количество шиллингов, идет, куда понравится. Прежде всего, конечно, в кабак. Молодежь средних классов пытается проповедовать рабочим христианство, но проповедь эта не прививается, остается так же бесплодной, как библейская смоковница, и служит больше средством к организации самой буржуазной молодежи. Везде интересуются спортом. Все газеты переполнены отчетами о предстоящих, настоящих и прошедших матчах — велосипедных, биллиардных, лодочных, футбольных и прочее и прочее. Бокс везде в ходу, и негр-боксер известен гораздо больше, чем какой-либо оратор, публицист, писатель. Театр, музыка, литература, искусство чужды в огромном большинстве случаев массе населения. Во всем Квинсленде нигде нет театра, кроме Брисбена. Здесь на сто верст кругом нет даже иллюзиона (синематографа). В ближайшем городе Уорике — центр здешнего округа — нет ничего, кроме лавок, кабаков и публичных домов, конечно, спортсменских клубов. Рабочая партия на весь Квинсленд издает только одну ежедневную газету».
