— Какое вы хотите?
Молодая женщина выбрала более длинное.
Последняя коллекция Шанель. Мне казалось, что я должен быть рядом с Коко (как Жуанвилль со Св. Людовиком![317]). В конце концов, это тоже был своего рода крестовый поход во имя Красоты и Совершенства. «Коллекцию надо найти, — говорила мне Коко. — Я ищу тему. Мы поговорим об этом. Вы поймете, как это происходит. Узнаете много вещей».
Она находилась на рю Камбон. Был субботний день. Она вызвала всех своих служащих.
— Я прихожу всегда, когда прошу их работать. Они знают, что я здесь. Если у них возникают вопросы, они могут прийти ко мне.
Короткое молчание:
— Но никто никогда не приходит. Я остаюсь одна, и это досадно, потому что дело делается за разговором. Что я могу сделать?
Она волновалась, хотя была уверена в себе.
— Чтобы коллекция удалась, надо сохранять спокойствие, когда готовишь ее.
И со вздохом:
— Все устарело.
Что это, начало самокритики?
— Теперь делают только копии, — говорила она. Коко возвращалась к этой теме и позже:
— Надо оставаться собой. Надо сделать что-нибудь очень хорошее. Они хотят все перевернуть вверх дном, но они не знают, что делать. Чтобы изменить моду, недостаточно укоротить юбку.
Она колебалась, искала, говорила сама с собой: «Не думаю, что можно вернуться к длинным платьям (она думала о зимней коллекции). Трудно найти что-то подходящее к сегодняшнему образу жизни. Париж запружен автомобилями; возникают пробки, потому что надо продавать автомобили; узнаешь, что каждое воскресенье погибают сотни людей. Мне страшно. Страшно выходить. Я говорю себе: сиди дома».
Она утверждала, что в больших столицах растет мода уéуé, помимо всего, пользующаяся бесплатной рекламой благодаря певицам и молодым актрисам.
— В былое время эти девицы были бы проститутками, теперь они в привилегированном положении[318].
Ее вновь охватывали сомнения:
— Зачем мне продолжать, если все не ладится?
В ушах у нее большие жемчужины. Она погружалась в мечты, вспоминая путешествие в Калифорнию, ночь в Монтерей. It happened in Monterey[319]. Балкон ее комнаты возвышался над Тихим океаном, освещенным луной. Пел чернокожий. Она сказала: негр.
«Он повторял все время одну и ту же фразу. Я попросила его прийти спеть для меня. Это было восхитительно. На другой день я накупила вещей из экипировки ковбоев, все переделала и заработала состояние».
Итак, она искала новый силуэт для новой женщины.
— До сих пор, — заметил я, — вы не испытывали потребности делать что-то новое.
Она нахмурилась. На что я намекаю? Я настаивал:
— Вы пришли к выводу, что все устарело.
Она уклонилась от ответа:
— Я не могу все делать совсем одна.
На низком столе перед диваном большой стакан воды. Таблетка на блюдечке. Коробочка: «Аромат, освежающий дыхание».
— Они ничего не понимают. У них нет воображения. Я не умею шить, я закалываю.
Руки на поясе. Она их легко раздвигает, обе одновременно.
— Не дать ли немного большую ширину?
Находила ли она свой новый силуэт? Пришло ли вдохновение? Не отвечая на мои вопросы, она показывала свои руки, свои скрюченные пальцы.
— Видите, распухли все суставы.
Она считала:
— Один, два, три… семь, восемь, девять.
Она перебирала концами пальцев, как прядильщица над прялкой.
— Я оберегаю подушечки пальцев, мне их достаточно для работы. Я была очень ловкая, могла делать руками все, что хотела.
Она показала маленький бумажник с позолоченным медальоном, воспроизводившим знак зодиака:
— Мастер должен был сделать для меня целую сотню таких к Рождеству. Я их не получила. Ничего невозможно добиться. Между тем их так легко сделать. Все это покрывается тонким слоем золота с помощью кисточки.
Она показывала, как это делается.
— Я изобрела много вещей.
Я находил ее патетичной, ее, раздираемую между прошлым, когда ей все удавалось, и этой готовящейся коллекцией, этой новой женщиной, которую надо было найти. Могла ли она порвать с «Шанель»? Сделать туалеты, которые сама не надела бы? Играть в чужую игру?
— То, что они делают, я сделала бы лучше их.
Она смотрела на позолоченный бумажник, дула на него и протирала полой юбки. Потом:
— Надо изменить силуэт. Не хочу больше, чтобы он был прямой и плоский. Мода — это иллюзия, что родилась новая женщина, соответствующая своей эпохе.
Она смотрела на меня, как робкая кандидатка на соискание степени бакалавра смотрит на грозного экзаменатора. Пыталась прочесть что-то на моем лице, прежде чем ответить на вопросы, которые сама себе задавала.
— Я слишком много раздумываю, — призналась она.
Она плохо спала. Просыпалась с образом этого платья, которое должно произвести революцию, платья, которое упорно искала.
— Оно мне уже кажется устарелым. Мода — это ведь все же не длина юбки? Не могу же я делать такие юбки?
Рука на животе:
— Юбки-пояса!
Фабриканты показывали ей восхитительные ткани.
— Они изготовляют их для меня, потому что я умею их подать. Эти прекрасные ткани сделаны для буржуазок, у которых есть деньги и класс. Для молоденьких надо придумать что-то менее дорогое.
Она не скрывала своей растерянности:
— Какая неразбериха — эта мода уéуé!
Вдохновение?
— Не следует забегать вперед, иначе сделаешь вещи, которые очень быстро устареют.
Не переставая думать о своей коллекции, она обращалась к десятку побочных сюжетов. Отпуск, все хотят получить его в августе, как раз тогда, когда Дому нужно, чтобы все были на месте. А Насер?[320]
— Четвертая мировая война уже началась, не так ли?
А оперетта «Коко»? Какой-то хроникер написал, что пятидесятичетырехлетняя Розалинд Рассел сыграет восьмидесятичетырехлетнюю Мадемуазель Шанель.
— Мне все равно, — возмущалась Коко, — могут говорить, что мне и сто лет. Но как приятно этой даме (Розалинд Рассел) прочесть: чтобы сыграть меня, восьмидесятичетырехлетнюю, взяли ее, которой всего пятьдесят четыре.
За этим следовало сетование:
— Вся пресса против меня.
После чего она возвращалась к тому единственному, что ее по-настоящему занимало:
— Эта длина (мини)! Мне сказали, что с ней покончено?
Она взывала ко мне уже не как к экзаменатору, готовившемуся задать трудный вопрос, но как к самому Господу Богу, способному покончить с мини на любом основании.
— Это уже не имеет успеха, не правда ли?
О нет, их видишь все больше и больше.
