Василий Головнин - Записки капитана флота

Около полуночи пришли мы к чрезвычайно большому селению. Сначала вошли мы в улицу и хотели пройти сквозь оное прямо, но, приметив, сколь оно велико, и услышав, что в средине оного караульные били часы, по японскому обыкновению, дощечками, принуждены были обойти кругом. При сем селении огороды занимали такое пространство, что мы никак не могли их миновать, а идучи ими, оставили следы свои, которые, по одной величине их, уже были слишком приметны. По непривычке носить японскую обувь мы просили, чтобы нам дали кожи, а один из матросов, быв сапожником, мог сшить нам сапоги. Японцы дали нам тюленьи кожи на голенища, а кожу с медвежьих голов на подошвы. Из сего материала Симонов сшил нам сапоги, или, лучше сказать, бахилы, по-сибирски торбасами называемые. Они были чрезвычайно велики, и след ног матросов наших, обутых в такие сапоги, конечно, был более нежели вдвое против японских следов, и так нельзя, чтобы они, увидев наши следы, не догадались, чьи они.

По берегу в разных местах видели мы большие огни. Сначала нам было неизвестно, что они значат. Мы думали, что по берегу расставлены пикеты, которые их жгут, но скоро после увидели, что это были маяки на выдавшихся в море мысах для судов, которые тогда проходили, ибо коль скоро на проходившем мыс судне показывались фонари, то и на мысу в то же время огонь зажигали.

На заре 29 апреля стали мы подниматься в горы для дневанья. Когда совсем рассвело, мы были на вершине высокой голой горы, где, однако, не было для нас убежища, ибо во всех направлениях кругом мы видели тропинки, по которым жители из разных селений в лес ходят, почему спустились мы на другую сторону в глубокую, покрытую лесом лощину, на дне коей тек ручей. Мы тут расположились в безопасном месте и развели огонь, чтоб обсушиться и обогреться, ибо день был отменно холодный и ветреный. А притом набрали черемши, дегильев и баршовнику, которые сварили и поели, только не весьма с хорошим аппетитом, ибо трава да трава без всякой другой пищи, кроме горсточки бобов или пшена, слишком нам наскучила и даже сделалась отвратительною, так что я, с моей стороны, вовсе потерял позыв на еду, но пил почти беспрестанно, когда вода попадалась.

Теперь мы начали помышлять, как бы прежде нападения на судно снабдить себя съестными припасами да забраться в какое-нибудь безопасное в лесу место, построить там шалаш и поправить немного свои силы, ибо мы почти вовсе их потеряли, как по недостатку пищи, так и по чрезмерно трудным переходам.

К несчастью нашему, горы на большое расстояние от берега были оголены совершенно, а селения попадались нам почти на каждых трех верстах, из коих днем люди беспрестанно ходят по горам в лес, а потому близко берега в дневное время мы не имели никакого способа укрыться, но должны были перед рассветом тащиться по горам несколько верст в лес, а к ночи опять той же утомительной дорогой выходить на берег, так что, достигнув только берега, мы были уже изнурены и едва могли идти.

Выбирая способы снабдить себя пищей, мы не хотели без крайности употреблять силу, чтоб тем не раздражить еще более японцев и не заставить их увеличить надзор и стражу при судах. Завладеть судном был наш главный предмет, ибо мы знали, что их суда всегда бывают хорошо снабжены съестными припасами и пресной водой. В ожидании же удобного для сего случая мы решились, проходя селениями, искать вешала, на коих японцы вялят и сушат рыбу, или стараться поймать в поле лошадь или две и увести их в лес, где, достигнув безопасного места, убить и кормиться до времени лошадиным мясом.

По закате солнца мы поднялись в поход и, достигнув морского берега, пошли вдоль оного, встречая прежние трудности, а в некоторых отношениях еще и более, ибо овраги становились круче и выше, реки в лощинах стали попадаться чаще, а притом текли они с чрезвычайной быстротой и были в глубину местами в пояс. И сверх всего этого, шел сильный дождь, который, вымочив нас, препятствовал еще и отдыхать на траве.

В сию ночь случилось с нами два происшествия, заслуживающих примечания. Первое: идучи вдоль берега подле самой воды, увидели мы перед собою недалеко огонь, но когда приблизились к оному, вдруг он исчез. Тут, где он показался, мы встретили утес чрезвычайной высоты, но ни пещеры, ни хижины никакой не нашли и не знали, откуда сей огонь происходил, или это был только призрак. На утес поднялись мы с превеликим трудом и после, пройдя небольшое расстояние, спустились в весьма глубокую лощину, и когда из нее поднялись на равнину по крутой, излучистой и скользкой тропинке, повстречалось с нами второе происшествие, крайне неприятное и весьма много нас огорчившее.

Господин Хлебников поскользнулся и покатился в овраг, на несколько минут он задержался, но после опять покатился ниже; тогда мы ничего не могли слышать, что с ним сделалось. На вопросы наши, произносимые обыкновенным голосом, он не отвечал, а кричать было невозможно, ибо в обе стороны от нас недалеко были селения. Ночь была столь темна, что в десяти шагах предметы не были видны.

Мы вздумали связать все наши кушаки вместе, к одному концу их привязали Васильева, который и стал спускаться в овраг, куда упал господин Хлебников, а мы сели и, держа кушаки крепко, понемногу выпускали их. Наконец, выпустив все оные, принуждены были опять вытащить его. Васильев нам сказал, что он опускался низко, но далеко ли еще простирается эта пропасть в глубину, увидеть никак не мог. Он кликал господина Хлебникова, но ответа не получил.

Таким образом, мы решились ждать рассвета, а тогда одному из нас спуститься в овраг и посмотреть, жив ли господин Хлебников и в каком он состоянии. В такой мучительной неизвестности об одном из самых полезных наших товарищей пробыли мы часа два, наконец услышали в траве шорох, а потом, к неизъяснимому нашему удовольствию, увидели, что это был господин Хлебников. Он нам сказал, что, упав в рытвину, катился он несколько сажен вниз, потом на несколько минут задержался, но, покушаясь подниматься и не видя ничего около себя, опять покатился. Наконец сажени на четыре перпендикулярной высоты упал в лощину, но, к счастью, не на каменья, однако жестоко ушибся, после встал и, карабкаясь кое-как, достиг того места, где мы его ожидали. Отдохнув немного, он опять пошел с нами, хотя и чувствовал боль в разных частях тела.

Я и теперь без ужаса не могу помыслить, на какие страшные утесы мы иногда поднимались и в какие пропасти часто принуждены были спускаться. Ныне ни за какие миллионы я и днем не полез бы по таким местам. Иногда, поднимаясь на превысокий утес, имея под собою каменья, хватались мы за какой-нибудь прут, выросший в расщелинах горы, не зная, крепок ли его корень или не иссох ли он сам, так что если бы он выдернулся, то державшийся за него вмиг полетел бы вниз и о каменья разбился бы вдребезги. А часто становились мы на высунувшиеся из утеса каменья, которые даже шатались, но Бог был столь к нам милостив, что, кроме сего случая с господином Хлебниковым, никто из нас не упал.