Но счастье её продолжалось недолго. Она родила Александру Васильевичу трёх дочерей и маленького Гриця и потеряла мужа в 1746 году.
В осиротевшей семье принял участие Григорий Матвеевич Кисловский. Он жил в Москве, в царствование Анны Иоанновны числился генерал-провиантмейстером, а при Елизавете Петровне дослужился до президента Камер-коллегии и начальника межевой канцелярии.
Дарья Васильевна просила Кисловского о помощи, и он предложил ей вместе с детьми переселиться в Москву, где он мог бы помочь семье.
Мать Потёмкина так и сделала. Дочери были пристроены, а самый младший ребёнок — сын Григорий — вместе с сыном Кисловского Сергеем начал ходить на обучение в школу Литкеля в Немецкой слободе.
Ещё с младенческих лет Потёмкин был записан в конногвардейский полк, хотя ни разу в нём не побывал. Таков тогда был обычай всех дворянских семей — записывать отпрысков в армию, но вместе с тем находить для них и другое поприще. Такое вот другое поприще и выбрал Кисловский для своего протеже: Потёмкин обладал недюжинными способностями и феноменальной памятью и потому был записан в Московский университет, только что основанный Иваном Ивановичем Шуваловым, тогдашним фаворитом Елизаветы Петровны.
Но Григорий Потёмкин не ограничивался слушанием лекций в университете. Он постоянно бывал у иеродиакона[30] греческого монастыря Дорофея и многое познавал из его бесед и назиданий. Уже тогда влекло его к себе всё таинственное и мистическое, и общение с Дорофеем давало его уму глубокое религиозное образование. Он изучил все литургии, знал множество молитв при своей феноменальной памяти и все обряды церковной службы.
Однажды Иван Иванович Шувалов задумал похвалиться перед Елизаветой усердными учениками Московского университета, и двенадцать самых способных и самых разумных учащихся были отобраны им для посещения Петербурга. Вот здесь-то и увидел Потёмкин роскошный двор Елизаветы, которой он, вместе с другими, был представлен. Было это ещё в пятьдесят седьмом году, когда за свою усердность в постижении наук Григорий Потёмкин был награждён золотой медалью.
Учеников представили знатным вельможам, и здесь Григорий имел случай блеснуть своей находчивостью и остроумием, а затем и подлинными глубокими знаниями в эллино-греческом языке и богословии.
Роскошный двор Елизаветы поразил богатое воображение Потёмкина. Он увидел тех баловней счастья, которые, не обладая никакими знаниями и никакими достоинствами, занимали высшие посты в государстве, гребли деньги лопатой, основываясь лишь на внешних качествах — высоком росте, красоте лица и фигуры.
Долгие размышления и уныние, последовавшие за этой блестящей поездкой, привели к тому, что Потёмкин перестал усердствовать в овладении науками. Он понял, что никакая наука и никакие успехи в ней не смогут привести его к блестящей придворной карьере, а это было единственное, о чём он теперь думал и мечтал. Как бы то ни было, а разочарованный Григорий начал искать пути к достижению карьеры.
Его исключили из университета за леность и нерадение к наукам.
Впрочем, он был не единственным — вместе с ним исключили из университета и Новикова, одного из самых просвещённых людей того времени.
Как бы то ни было, Григорий Потёмкин решил вернуться к запасному пути — поехать на службу в армию, и именно в Петербург...
За советом и помощью Григорий обратился к самому уважаемому им клирику[31] — епископу Переяславскому и Дмитровскому Амвросию Зертис-Каменскому.
Амвросий не только одобрил намерение Потёмкина, но даже дал ему на дорогу пятьсот рублей. Облагодетельствованный Григорий обещал заплатить долг и даже с процентами, но сделать это не успел по одной простой причине: во время чумного бунта 16 сентября 1771 года Амвросий, тогда уже ставший московским архиепископом, был растерзан толпой.
Словом, благословлённый епископом, одарённый деньгами, Потёмкин отправился в Петербург.
Сразу после рождения Григорий был записан в конную гвардию рейтаром. Теперь он уже был каптенармусом, потому что ещё в ту первую поездку в столицу по докладу Шувалова Елизавете за свои успехи в богословии и эллино-греческом языке повышен был в чине до капрала.
Без каких-либо приключений Потёмкин добрался до столицы и явился в конногвардейский полк. Его радушно приняли и заставили заниматься строевой службой.
Во всяком деле выказывал Григорий Потёмкин незаурядные способности, не гнушался самыми мельчайшими деталями и в военной службе проявил себя сразу же. Он превосходно ездил на лошади, умел отлично управляться с конём в строю, а его красота, великолепная посадка, высокий рост и прекрасное знание всех служебных тонкостей уже через короткое время позволили ему быть произведённым в вахмистры.
Его взяли ординарцем к главнокомандующему русскими войсками, предназначенными для войны с Данией, дяде Екатерины и самого Петра Третьего Георгу Голштинскому. Правда, этот командующий был настолько ненавистен солдатам своей жестокостью и тупостью, надменностью и себялюбием, что во время переворота единственный дом, сгоревший и полностью разрушенный заговорщиками, был дом Георга Голштинского. Едва успели спасти только самого дядю царя...
Переворот дал Григорию Потёмкину четыреста душ крестьян, чин подпоручика гвардии и звание камер-юнкера при дворе. Екатерина даже писала о нём Понятовскому, своему бывшему фавориту и будущему королю Польши:
«В конной гвардии офицер Хитрово и унтер-офицер Потёмкин направляли всё благоразумно, смело и деятельно...»
С этих пор Екатерина уже знала о Григории всё, и те мелкие должности, на которые она его устраивала, видимо, его не удовлетворяли, если он с таким рвением отпросился на войну.
И она решилась на самое доверительное письмо к нему, когда уже множество посланий показывало всё повышающийся интерес к этому человеку.
А стихи переводчика и императорского чтеца Петрова, ревниво отстаивающего своего друга, и вовсе распалили любопытство Екатерины:
Он жил среди красот и, аки Ахиллес,
На ратном поле вдруг он мужество изнес:
— Впервые принял он гром, и гром ему послушен,
Впервые встретил смерть — и встретил равнодушен!
Она убедилась, что слова прошения Потёмкина об отъезде в армию оказались не пустыми. Её волонтёр отличался мужеством, храбростью и пылкостью. В ней нарастало чувство благосклонности к человеку, не забывавшему постоянно напоминать о себе и своей тайной страсти к ней — он писал красиво, поэтично, возвышенно. Никто из фаворитов Екатерины — их, правда, ещё было всего несколько человек — не сумел обворожить её таким прелестным слогом, такой романтической влюблённостью. И она остро отозвалась на слова, предназначенные для её ушей...
