Чего-то не хватает. Сама удивляюсь, — то, что происходит у нас, меня — не как Вас — больше радует и поднимает, работой я увлечена, да черт ее знает, что!
Нет, это не то, как говорят, «личной жизни нет», у меня все, что кругом «личная жизнь», т<о> е<сть> моя, правда не пишу я ничего месяца 3, ну, это пройдет, только зима эта была ужасно быстрая и, как я теперь вижу, какая-то смутная, с самой осени…
Ведь Вы правы оказались, у меня действительно неврастения, и немаленькая. Может, все это оттого только и есть, просто так. Скорей бы лето… Скорей бы лето… Муж уезжает до августа в Баку[325], и я уеду куда-нибудь, где еще совсем не была…
Хоть бы сестра поскорей приехала. Я не так буду чувствовать себя одной, как сейчас. Ведь никому ж об этом не скажешь, ведь это стыдно сознаваться в этом, хоть и ненадолго такое состояние приходит, все равно стыдно…
Вот я не понимаю, зачем я Вам говорю это, особенно после того, как мы с Вами поругались. Ведь я отлично знаю, что до самым основным линиям мы расходимся, хотя Вы и «не против Советской Власти», и может быть, любая из Ваших «тетенек» в 100 раз ближе Вам, чем я… А все-таки меня как-то тянет к Вам…[326]
Ну, да пусть. Раз Вам писалось, Вы и должны это знать. А мне — вот сейчас, сию минуту нехорошо, очень! Только не думайте, что это мое основное. Это какая-то боковая линия, временная, но болезненная…
А написала я к Вам по всему вышеизложенному и по многому другому.
[Подпись] Ольга Берггольц
Как пошло! Инженер Ларин из мартеновской нравится мне потому, что у него угловатое, некрасивое лицо, но неужели он — Иван Иваныч! Костырев[327] верно говорит, что теперь уж коммунист с балериной спокойно спать не может, как в 25 году, так далеко и глубоко все пошло! Вот-вот именно эта чуждость отталкивала меня от В<ладимира> В<асильевича>, и сейчас — просто спорт. Э, да все это гадость, блядство.
Работать. Распределить время. Мобилизовать себя. Завтра, т<о> е<сть> 12/IV
до 3 — практика
с 3–6 — Путил<овский>
6—…9 — собрание, распределение квартир, ура, ура, неужели мечта претворяется в жизнь?
с 9 — или занятия или вечер «Резца»[328]. Вернее, второе, а, м<ожет> б<ыть>, приедет Мусёша, как я рада, очень рада ей. Лягу спать.
1931 г<од> 17 октября
Ужасно!
И это была я?
Как еврей в анекдоте, я смотрю на себя и говорю — не может быть…
Но это была я.
Просматривая свои теперешние записи в каком-нибудь 35 году — опять, наверное, тяжело и горестно удивлюсь.
Нет, это не рост. Нужен скачок.
1.[329]
И я осталася одна.
Одна, как перст во лбу.
Я от рассвета до темна
Вершу свою судьбу.
И не жива, и не мертва
По городу брожу,
Одни разлучные слова
Я наизусть твержу.
Скупой, частушечный напев,
Нехитрая тоска —
Мне греет сердце нараспев
И холодит слегка…
Я душу темную твою,
Чтоб стала не мила,
Уж как-нибудь, да запою,
С разлуки и со зла.
И лишь не будет, — как не пой,
Как не гляди назад,
До встречи ласковой с тобой
Синь-пороху в глазах…
Осень <19>29. ноябрь
2.
От тебя, мой друг единственный,
Скоро-скоро убегу,
След мой легкий и таинственный
Не заметишь на снегу,
Не ходи и не выслеживай
Во сыром бору лисиц,
И дорогой прямоезжею
Не расспрашивай возниц,
Перед людом, перед зверем
От тебя я отрекусь,
Чтобы новый друг поверил
В мою горькую тоску…
ноябрь
3.Что мне сделать, скажи, скажи,
Чтобы стать тебе дорогой?
Если хочешь, возьми мою жизнь,
Постепенно согни дугой…
Если надо, то я с тобой
От бесславья не отступлю,
Только — недруг, товарищ мой,
Только слышать твое — люблю.
Только знать бы, что ты — без сна,
Если рук не найдешь моих,
Только знать бы, что я — одна,
В самых лучших думах твоих…
«Моя девчонка верная…»:
Письмо Б. Корнилова к Т. Степениной
[330]
Публикация Н. А. Прозоровой
Светлой памяти К. В. Ефимова
В настоящее время из переписки Бориса Корнилова известно всего несколько писем, судя по которым поэт не был ни любителем, ни мастером эпистолярного жанра[331]. Годы репрессий не способствовали сохранению писательских архивов, и случайно уцелевшие письма приобретают в связи с этим особое значение как важный литературно-биографический источник, добавляющий новые психологические черты к портрету поэта.
Именно таким документом является письмо Бориса Корнилова, адресованное Татьяне Степениной, вместе с которой он учился в школе г. Семенова. Оно сохранилось в архиве О. Ф. Берггольц (ф. 870) в Рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН[332].
Сведения о Татьяне Степениной (в замужестве — Шишогиной) очень скудны, и ее отношения с Корниловым реконструируются главным образом на основе немногих известных нам источников: дневника и писем О. Берггольц 1928—1930-х годов, а также данных, любезно сообщенных семеновским краеведом Карпом Васильевичем Ефимовым.
Известно, что Татьяна родилась в 1906 году и была приемной дочерью часовых дел мастера г. Семенова. До сих пор остается не проясненным вопрос о родном отце Татьяны. В описи документов, относящихся к Корнилову в Государственном архиве Нижегородской (Горьковской) области, указано ее отчество: Александровна[333]. Однако непонятно, по родному или по приемному отцу оно приводится, поскольку известно, что в зрелые годы она подписывалась как Татьяна Федоровна[334].
