Но дело не в них!
А!.. Желябов! И нужно же было графу вспомнить о нем сегодня. Поймали — ну, туда ему и дорога. Не он первый и, к сожалению, не последний! Их много! Этот попался случайно. Да, да! И пусть граф бахвалится, что полиция знала, кого арестовывает. Желябов — случайность.
Александр делает над собой усилие, чтобы не думать о Желябове, но это плохо удается.
— Ваше величество, устали? — голос Лорис-Меликова вкрадчив, жест робок.
— О нет, граф, но княгиня привыкла рано ложиться спать…
Юрьевская капризно оттопырила нижнюю губу. Она ни капельки не хочет спать, но граф действительно ей наскучил, да и Alecsandre тоже.
— Разрешите откланяться, ваше величество. Но прежде чем пожелать вам спокойной ночи, ваша светлость, умоляю — внушите императору, что он не должен завтра ехать на развод.
Юрьевская встревожена. Лорис-Меликов не умеет шутить, да сейчас ему не до забав и салонной великосветскости.
Лорис-Меликов, потирая руки и улыбаясь про себя, перебирал ступени лестницы Зимнего. Он был доволен. Еще бы! Интимный вечер в кругу царской семьи и это ловкое под занавес: «Умоляю… внушите…» Сегодня его величество не скоро заснет. Завтра проект должен быть подписан, а тогда Меликов будет править Россией, ну, а заодно и царем.
Завтра, завтра!..
* * *
Удел царей — одиночество. И даже в толпе, окружающей трон, император одинок, он не может смешаться со своими придворными. Они масса, они безлики, их много, а он один. Александр завидовал последнему смертному его царства: в эти минуты миллионы забрались на жаркую печь, потеснив под овчинами жену, детей; завидовал своему камердинеру, который, раздев его величество, торжественно удалится и до утра будет чередовать сон с игрой в дурака, дежурный офицер составит ему партию.
А царь один. И пусть пылают газовые бра, в камине трещат поленья сухих дров… Он один.
Пышная спальня населена страхами.
Александр встает и, не оборачиваясь, подбегает к поставцу. Гулко булькает вино. Еще бокал. Теперь можно и оглянуться.
Царь в ночной пижаме, широко расставив ноги, грозит кулаком окну. Бакенбарды взъерошены, редкие волосы встали дыбом на лысеющем черепе. Нетвердой походкой Александр добирается до ложа. Под грузным телом скрипит матрац. Долго лежит, уткнувшись головой в подушку. Но вот вздрогнули плечи, руки судорожно ощупывают кровать.
И опять спасительный поставец. Вино? Нет, настоящая смирновская. Чтобы исчезло одиночество, чтобы сквозь тишину дворца в сердце ворвались звуки. Александр не держится на ногах, падает. Ковер заглушает удар. Как страшно закрыть глаза, но веки наваливаются на зрачки. Все кружится, вертится…
Из тьмы выплывают лица. Вон тот — Желябов. Он опять на свободе, рядом. Царь кричит. Камердинер не спеша идет в спальню. За последний год он привык и не к этому. Когда император разойдется, то горе служителям. Его величество выскакивает из покоев, ползает на четвереньках, кусает за ноги. В спальне тишина. Кровать пуста. Рядом, на ковре, откинувшись на спину, храпит помазанник. Швейцар помогает поднять тушу царя. Камердинер гасит свет. Теперь до утра пьяное забытье ничем не нарушить.
Царь перелистывал свой дневник. Вот вчерашняя запись: «В 11 часов доклады Милютина, Гирса, Лориса. Три важных ареста: в том числе и Желябов». А, черт! Сегодня, когда в окна льется сероватый сумрак зимнего дня, ночной кошмар напоминает о себе только тупой болью в голове и похмельной тошнотой. Но настроение испорчено на целый день.
Граф Лорис вчера был задумчив и встревожен. А сегодня с утра царь подписал «Проект извещения о созыве депутатов от губерний». Граф сияет, хотя напоминает царю, что Желябов в своих первых показаниях выразил уверенность в том, что и без него покушение состоится.
Александр пытается улыбнуться. Собственно, чего он тревожится? Главные заговорщики в руках полиции. Она идет по следу еще остающихся на воле. Они, конечно, узнали об аресте. Растеряны! Сражены!
Император самодовольно потирает руки. Граф Лорис, кажется, отговаривал его ехать сегодня на развод караула. Юрьевская также… «Жалкие трусишки, пропустить такое зрелище из-за каких-то безумцев, отравленных парами динамита?»
Царь подошел к зеркалу, горделиво выпятил грудь. Что же, он еще, пожалуй, может помериться силами с медведем. Александр с удовольствием вспоминает тот случай на охоте, когда после его неудачного выстрела раненый зверь бросился на царского подручного, сломал рогатину. У царя хватило смелости подойти и в упор пристрелить чудовище.
Эти воспоминания как бокал вина. Разве можно признаться даже самому себе, что он боится, боится не медведей, а «крамольников»? Александр смахивает навернувшуюся слезу. Ему вдруг стало жалко самого себя. Такие скачки настроений в последние годы бывают у него ежедневно.
Скорей к жене, детям — там забвение, покой!
Юрьевская с утра не может найти себе места, «Глаза газели» напоминают хищные щелочки рыси. Этот Alecsandre невозможен — парады, разводы, смотры! Взрослый человек! Ужели его забавляет вся эта мишура!
А может быть? Княгиня кусает перчатку. Да, да, все это предлоги для отлучек. Ведь царь любит женщин. Она хорошо помнит его наезды в Смольный. В институте только и жили пересудами о новых любовных приключениях императора. И она, Катя Долгорукая, не избегла внимания монарха. Ну нет, с нее достаточно вежливого фрондерства придворных, ее Alecsandre за глаза величают «старым селадоном».
Александр входит без стука. Юрьевская не скрывает своего неудовольствия. Старикан действительно противен, но ведь под ним трон, стоит потерпеть.
— Что с вами, Alecsandre? На вас лица нет. Царь уязвлен: он очень заботится о своей внешности. Особенно после женитьбы на Долгорукой.
— Вы чем-то встревожены, и я знаю чем! Умоляю вас отказаться от этой поездки на развод.
— Но, Кэт, я никогда не пропускаю развода. И если не поеду сегодня, то террористы решат, что я испугался, а их либеральные подпевалы будут трубить победу над императором.
— Вы преувеличиваете значение этой поездки! Прошу вас, сделайте уступку мне и детям.
Александр легко раздражался. Не отвечая жене, резко повернулся на каблуках и вышел из будуара.
Через час камердинер доложил, что экипаж подан. Как всегда, императора сопровождали полицмейстер Дворжицкий, капитан Кох, ротмистр Кулебякин и конвойная казачья сотня. Александр любил быструю езду. Сытые кони взяли с места в галоп, и за окнами кареты замелькали улицы, прохожие, сыщики, полиция, жандармы — вехи, отмечавшие фарватер царского пути.
У Манежа застыл караул. Казалось, столетия, реформы, паровозы ничего не изменили здесь со времен Екатерины и Павла. Не шелохнутся ряды под свинцовым взглядом императора. Разводящий — как каменное изваяние. А затем гром оркестра, «ура»… Гусиный шаг. Лающие команды!
