Привыкший носить зарубежные знаки отличия, теперь, в 1802 году, включавшие в себя, помимо орденов Креста и Святого Фердинанда, орден Святого Иоакима Лайнингенского, Нельсон также хотел бы знать, имеет ли он право носить в Англии ментик и «Челенк», дарованные ему турецким султаном. Об этом он тоже писал Хирду: «Поскольку «Челенк» — награда для Англии новая, прошу Вас подумать, куда именно следует прикрепить ее при первом визите к королю. То же самое относится и к эгрету. Что с ним делать? Прикрепить к шляпе? Но для однорукого вроде меня это невозможно, единственная рука должна оставаться свободной. Тогда, может, к мундиру?»
«Волосы он зачесывает набок, — пишет журналист, видевший Нельсона на улицах Граца, где тот прогуливался с леди Гамильтон, в сопровождении Фатимы, нубийской служанки, купленной им в Египте. — Отсутствие глаза не так заметно, как отсутствие правой руки, поскольку ему приходится пристегивать пустой рукав к кителю… Вид у него бледный и осунувшийся».
Неотесанный Том Аллен тепло пожал протянутую ему для поцелуя королевскую руку: «Здравствуйте, господин король» — и попенял хозяину, пьющему шампанское: «Смотрите, как бы не заболеть». Действительно, шампанское Нельсон употреблял в изрядных количествах, хоть в Вене его запрещалось продавать. Когда погреба гостиницы, где он остановился «Гастхоф Аллер Бидерменнер», — опустели, Франсис Оливер, англичанин — житель Вены, взятый Нельсоном секретарем и по совместительству переводчиком, отправился в винную лавку пополнить запасы. Хозяин заявил, будто шампанского у него нет, но как-то неуверенно. Узнав же, что это заказ великого адмирала, он тут же предложил несколько ящиков и не взял денег.
Сорок второй день рождения Нельсона отпраздновали 29 сентября 1800 года в Праге. Гостиницу, где он остановился, «Ротес-Хаус», по этому поводу ярко осветили. Жест, вспоминает мисс Найт, вызвавший не такой уж большой восторг, когда выяснилось — расходы на иллюминацию включены в счет. Почетный гость «Ротес-Хаус» произвел весьма неприглядное впечатление, по крайней мере на одного из немцев. Отмечая его «прямой нос, твердый взгляд и уверенность в себе — уверенность большого полководца, написанную на его лице», данный немец в то же время утверждает: «На вид Нельсон — личность совершенно незначительная… Трудно даже вспомнить, встречался ли мне ранее столь же жалкий мешок с костями и такая же ссохшаяся фигура… Он редко открывает рот, говорит только по-английски и почти не улыбается… Леди Гамильтон обращается с ним, как любящая сестра, часто берет его за руку, нашептывает что-то на ухо, и тогда губы его искривляются в отдаленном подобии улыбки. Грудь у него вся в звездах и медалях».
В честь Нельсона эрцгерцог устроил во дворце прием, где леди Гамильтон спела гостям «Боже, храни короля» — национальный гимн, приобретший особенную популярность в годы правления деда Георга III: тогда в нем усматривали символ верности королю и сопротивления якобитам. Исполнила леди Гамильтон и две-три песенки на слова мисс Найт, всегда готовой набросать по такому случаю несколько стихотворных строк и вообще, по свидетельству некоего явного недоброжелателя, открывала рот лишь затем, чтобы сказать что-нибудь приятное близким ей людям.
В конце сентября адмирал и его спутники отбыли из Праги в Дрезден, где для них сняли апартаменты в «Отель де Полонь». Пост британского посла в Дрездене занимал младший брат лорда Минто, большой сноб по натуре, Хью Элиот, бывший весьма низкого мнения о леди Гамильтон и не намного более высокого о ее возлюбленном. «Она еще завоюет сердце принца Уэльского, человека в суждениях своих столь же вульгарного, как она сама, — пророчествовал Элиот, — и сыграет большую роль в жизни Англии». И здесь он нашел близкого союзника в лице англичанки, жившей в это время в Дрездене. Речь идет о хорошенькой вдовушке Мелесине Сен-Джордж, оказавшейся в гостях у Элиота на следующий день после появления адмирала со спутниками в Дрездене. «Лорд Нельсон явно занят исключительно леди Гамильтон, как, впрочем, и она сама», — отмечала миссис Сен-Джордж. Она вынуждена была признать, что у ее соседки по столу — тонкие черты, зубы «ослепительно белые», «хорошее», при всей «гигантской» полноте, сложение, а светло-голубые глаза, несмотря на дефект в виде коричневого пятнышка в одном из них, на редкость выразительны. Но при всем том она «невероятно embonpoint (полная)», у нее «отвратительные» ноги, «неловкая» походка, волосы «сальные и слишком короткие, а прическа, как у старухи», платье «безвкусное, вульгарное, слишком тяжелое и совершенно ей не идущее», «талия сходится с плечами». Шестимесячную беременность Эммы никто не заметил.
«Она решительна, прямолинейна, резка, самонадеянна и тщеславна», — заключает миссис Сен-Джордж, нимало не переменившая своего мнения после того, как познакомилась с леди Гамильтон поближе. Она «тщеславна до глупости, и обстоятельства рождения и воспитания наложили на нее такой отпечаток, который не стерли даже пятнадцать лет жизни в хорошем обществе. На мой взгляд, ею движут по преимуществу тщеславие, алчность и любовь к вкусной еде. Она обнаруживает большой интерес к подаркам, и в Дрездене, используя обычные уловки и умение обаять мужчин, она таких подарков получила немало».
Что же касается лорда Нельсона, то это «невысокого роста мужчина, совершенно лишенный чувства собственного достоинства… Леди Гамильтон вертит им как угодно, а он охотно повинуется — такой покорности и преданности я, по правде сказать, прежде не видела. Сэр Уильям стар и дряхл и целиком поглощен своей женой; сегодня (3 октября) он только и рассыпался в похвалах ей… Миссис Кадоган, мать леди Гамильтон, представляет собою… ну, в общем, то, что и можно было ожидать.
После ужина леди Гамильтон исполнила несколько песен в честь лорда Нельсона, написанных мисс Найт. Ему откровенно курят фимиам, а он, кажется, с наслаждением вдыхает запахи».
На очередном ужине у Элиотов гости, намереваясь подразнить скучных и привередливых хозяев, кажется, несколько перепили и повели себя вызывающе. Леди Гамильтон объявила, будто обожает шампанское, и принялась осушать бокал за бокалом. Лорд Нельсон, практически от нее не отставая, «громче обычного (по свидетельству той же миссис Сен-Джордж) требовал гимнов в свою честь». Исполнение кончилось, как это принято у моряков, возгласами «гип-гип-ура» и бокалом до дна — обычай, новый для миссис Сен-Джордж.
«Бедный мистер Элиот, опасаясь, как бы дело не зашло еще дальше, — продолжает она, — попытался было остановить поток шампанского, и, хоть не без труда, ему это в какой-то степени удалось. Но к тому времени лорд и леди, или, как он их называет, Антоний и Молл[34] Клеопатра, уже изрядно набрались».
