«Служанка леди Гамильтон начала браниться по-французски из-за каких-то продуктов, забытых в гостинице, — с явным удовольствием рассказывал он миссис Сен-Джордж. — При этом слова ее совершенно невозможно воспроизвести: она употребляла выражения, какими пользуются только мужчины, да и то самого низкого происхождения. Сама леди Гамильтон орала что-то насчет ирландской тушенки, а ее престарелая мать принялась мыть картошку… Все они в точности напоминали переодевающихся в амбаре актрис с картины Хогарта».
Барки скользили вниз по реке в сторону Дессау. Нельсон и сэр Уильям коротали время за карточным столом. В Дессау принц Франц фон Анхальт-Дессау пригласил их к себе во дворец, после чего переименовал один из близлежащих холмов в Недьсонберг. Далее их путь лежал в Магдебург, где Нельсон, по воспоминаниям очевидца, немецкого офицера, обедал «на виду у всех и угощал вином и прохладительными напитками всех зевак без разбора». Иные из них являлись англичанами, и Нельсон, иронически пишет тот же офицер-немец, «подолгу не отпускал их от себя, всячески расписывая, какой он великий человек. Им следует быть добрыми патриотами и настойчиво трудиться, тогда и они добьются славы, как и он. Более всего он призывал их ненавидеть французов». Покидая Магдебург, где, по словам Александра фон Далтвика, леди Гамильтон «демонстрировала адмирала людям как диковину, рассказывая о его многочисленных подвигах, Нельсон подошел к борту барки и долго размахивал шляпой, приветствуя собравшуюся на берегу и отчасти в окруживших барку лодках толпу».
В Гамбурге Нельсона встретили с тем же любопытством и восторгом. Ему нанес визит генерал Дюмурье, бывший военный министр Франции, перешедший впоследствии на сторону австрийцев. Вслед за ним — барон де Бретей, дипломат, близкий друг Марии Антуанетты, удалившийся от дел и переехавший в Германию после казни королевы; престарелый поэт Фридрих Готтлиб Клопшток, живший в Гамбурге последние тридцать лет; столь же немолодой сельский пастор, приехавший к Нельсону за сорок километров и привезший с собою экземпляр Библии с просьбой подписать ее в качестве героя-христианина, «спасителя христианского мира»; наконец, британские торговцы, проживающие в Гамбурге, — они устраивали в честь Нельсона обеды, ужины, балы, концерты.
А вот английские журналисты были ныне склонны скорее не превозносить героя, но порицать за поведение в Неаполе и неразборчивость в личной жизни. «Если посмотреть на события в Неаполе в течение последних двенадцати месяцев, то откроется поистине неприглядная картина, — писала вигская по своим симпатиям «Морнинг кроникл». — Основываясь на информации, полученной из весьма надежных источников, мы можем утверждать — престижу Англии в континентальной Европе нанесли ущерб». «Морнинг пост», выговаривавшая ранее адмиралу, зачем он подписывается Бронте-Нельсоном, демонстрируя таким образом предпочтение неаполитанского титула перед английским, писала в номере от 15 сентября: «Как нам стало известно, придворный немецкий художник пишет двойной портрет в полный рост леди Гамильтон и лорда Нельсона. Наш читатель из Ирландии выражает надежду на то, что у портретиста хватит такта поместить между ними сэра Уильяма».
Нельсон рассчитывал на ожидающий их в Гамбурге английский фрегат, готовый переправить его с друзьями через Северное море, но надежда эта не оправдалась. Он написал в адмиралтейство с просьбой выслать за ним корабль, и, пока не пришел ответ, мисс Найт как-то посоветовала ему купить в подарок леди Нельсон шелковые оборки на платье. Это будет последняя трата во время путешествия, стоившего ему в общем не менее 1350 фунтов, то есть около 80 тысяч по нынешним ценам.
В последнее время Нельсон почти не вспоминал жену. Раньше, до начала романа с леди Гамильтон, он как будто выглядел вполне довольным своим браком, пусть даже леди Нельсон так и не смогла подарить ему наследника и раздражала его порой своим равнодушием к его выдающимся победам, неумением блеснуть в свете, да и как хозяйка она оставляла желать много лучшего. И уж точно ему хотелось производить впечатление человека, счастливого в семейной жизни. Лорду Лэндсдауну Нельсон писал: Бог благословил его женой, обладающей «всеми достоинствами женщины», леди Спенсер он заверял, что Фанни — «чистый ангел». А когда мисс Найт предположила, что день победы в заливе Абукир, должно быть, самый счастливый день его жизни, он живо откликнулся: «Нет, нет, самый счастливый день — это когда я женился на леди Нельсон».
Все это осталось в прошлом. Его письма к жене, столь романтические в первые годы брака, постепенно сделались скупее и реже. Она писала ему чаще, чем он ей, и куда нежнее, умудряясь вложить чувство даже в более чем прозаические сообщения: в Англии очень холодно, и ей приходится надевать на себя «два слоя фланелевой одежды» в надежде согреться. Желая сделать ему приятное, она посылала леди Гамильтон «шляпку и платок, какие у нас носят в такой холод». И еще Фанни постоянно расспрашивала, как там ее сын Джошиа.
Раньше этого не требовалось: практически в каждом из писем отчим сообщал о нем, причем в самых оптимистичных выражениях. «Джошиа здоров, зубы не болят, рост 5 футов 4 дюйма», «Самочувствие у Джошиа прекрасное, он каждый день грозится написать тебе», «Джошиа в полном порядке», «Джошиа никогда ни на что не жалуется». А в Санта-Крусе, напоминает жене Нельсон, Джошиа «сыграл решающую роль» в спасении его жизни.
Но теперь, увы, столь же добрых новостей, касающихся Джошиа, Нельсон жене сообщить не мог. Еще в Неаполе тон его оставался довольно бодрым, хотя вряд ли матери могло так уж понравиться то, что сын души не чает в леди Гамильтон, о чем так настойчиво писал ей Нельсон. «Ты даже не можешь представить себе, какое благотворное влияние оказывает на Джошиа леди Гамильтон, — захлебывается от вое-торга отчим молодого человека. — Судя по всему, она единственная, к кому он прислушивается, и мимо его проступков не проходит, но умеет сказать о них не обидев. Мы с тобой должны быть ей бесконечно благодарны… Манеры у него довольно грубые, но все равно, я люблю мальчика со всей его грубостью, да благослови его Бог». «Джошиа становится лучше во всех отношениях, — подтверждает леди Гамильтон. — Я люблю его, и хотя порою мы цапаемся, он тоже меня любит и слушается».
Но далее сообщения становятся все менее и менее обнадеживающими. «Как ни печально, ничем порадовать тебя — да и себя — в отношении Джошиа не могу, — откровенно пишет Нельсон жене из Палермо. — Приходится с болью признавать, в нем завелась какая-то порча. Рано или поздно он сломается, и ни ты, ни я ничего тут не можем поделать».
