Буквально через неделю я оказался в Ленинграде. Снимался в картине «Не забудь… станция Луговая». И вот в перерыве между съемками я зашел в кафе, увидел там Тамару Ивановну Самознаеву и подсел к ней:
– Тамара Ивановна, тут Фаина Георгиевна рассказывала такую смешную историю, как вы ее встречали у трапа и как лев повалил ее.
– Ой, Фаина! Ой, вруша! – воскликнула Самознаева.
Этот лев, действительно, тоже приземлился на том же аэродроме, но был в клетке и, как минимум, в полукилометре от нее.
Когда в 78-м году умер мой папа, Василий Васильевич Меркурьев, буквально через три-четыре дня после его похорон я получил от Фаины Георгиевны открытку.
«Дорогой Петр Васильевич, уход из жизни Василия Васильевича Меркурьева для меня большое горе, я встретилась с ним в работе только один раз – в фильме “Золушка”, где он играл моего кроткого доброго мужа. Общение с ним – партнером − было огромной радостью. Такую же большую радость я испытала, узнав его как человека. Было в нем все то, что мне дорого в людях, – доброта, скромность, деликатность. Полюбила его сразу, крепко и нежно. Огорчалась тем, что не приходилось с ним снова вместе работать. Испытываю глубокую душевную боль оттого, что из жизни ушел на редкость хороший человек, на редкость хороший большой актер. Берегите маму, нежную и хрупкую Ириночку.
Ваша Раневская».
Кстати, все свои письма Раневская всегда подписывала только фамилией и никогда – «Фаина Раневская» или как-то еще. Близким людям она, конечно, могла написать «твоя такая-то», но всем остальным людям – только фамилию.
Уже после смерти папы, в 80-м году, в Москву приехала моя мама, и мы пошли вместе на спектакль «Дальше – тишина». А в этом спектакле как раз еще участвовал мамин ученик, замечательный актер, народный артист России Михаил Львович Львов, играла большая приятельница моей мамы, тоже народная артистка, изумительная актриса и человек Ирина Павловна Карташева.
Миша Львов сказал Раневской, что на спектакле будет Ирина Всеволодовна Мейерхольд, и Фаина разволновалась: «Ой, что, Иринушка? Ой, как мне страшно! А она меня узнает?»
И вот после спектакля, который, как всегда, гениально играла Раневская, мы зашли за кулисы. Абсолютно обессиленная, она сидела в своей гримерной. В ней ничего не было уже от той Раневской, которую мы только что видели на сцене, не говоря уже о той, которую мы все знали. Это почти бесплотный дух. И мама моя, уже старушечка, хотя и была моложе Раневской на десять лет, но тоже не в очень хорошей форме. И вот эти две женщины сели, обнялись. А мы стояли рядом, боясь шелохнуться, потому что присутствовали при каком-то удивительном духовном акте, когда две очень старые женщины вспоминают свое прошлое, и в этом прошлом у них был общий муж, у одной – по жизни, у другой – по роли.
Алексей Щеглов
Драма в пяти действиях
В числе нескольких других артистов меня пригласила слушать пьесу к себе домой какая-то дама. Шатаясь от голода, в надежде на возможность выпить сладкого чая в гостях, я притащилась слушать пьесу. Странно было видеть в ту пору толстенькую круглолицую женщину, которая объявила, что после чтения пьесы будет чай с пирогом. Пьеса оказалась в 5 актах, в ней говорилось о Христе, который ребенком гулял в Гефсиманском саду, – в комнате пахло печеным хлебом, это сводило с ума. Я люто ненавидела авторшу, которая очень подробно, с длинными ремарками описывала времяпрепровождение Христа от младенчества до его гибели. Толстая авторша во время чтения рыдала и пила валерьянку – а мы все, не дожидаясь конца чтения, просили сделать перерыв в надежде, что в перерыве угостят пирогом. Не дослушав пьесу, мы рванули туда, где пахло печеным. Дама провожала нас, рыдая и сморкаясь и во время чаепития. Пирог оказался с морковью, это самая неподходящая начинка для пирога, было обидно. Хотелось плакать!..
Это впоследствии дало мне повод сыграть рыдающую Мурашкину в инсценировке рассказа Чехова «Драма».
Ф. Раневская, «Дневник на клочках»
Это было в 1948 – 49 году. Абдулов Осип Наумович, замечательный актер и на радио, и в кино, и на телевидении, и Фаина Георгиевна Раневская вместе работали в Театре Моссовета. И вот Абдулов предложил сделать концертный номер по рассказу Чехова «Драма». Надо сказать, что у Осипа Наумовича были замечательная супруга Елизавета Моисеевна Абдулова-Метельская и сын Сева Абдулов, впоследствии известный актер. Елизавета Моисеевна была красивой женщиной, очень любила модно одеваться. И семья требовала какой-то финансовой подпитки. Поэтому он хотел сделать этот концертный номер как одну из статей дохода в дополнение к своей скромной зарплате.
И вот они начали работать над «Драмой». Фаина Георгиевна жила в то время в Старопименовском переулке. Еще не был построен котельнический дом, где ей впоследствии дали квартиру. А в Старопименовском была коммунальная квартира, там Фаина Георгиевна жила в большой полутемной комнате, потому что единственное окно, которое освещало эту комнату, выходило вплотную на сторону дома, стоявшего перед ее окном. Она жила на втором этаже, а дом за окном был трехэтажный. И свет в ее комнату практически не проникал. И хотя всегда горел такой торшер матовый, желтоватый, но обстановка была темноватая. Поэтому там репетировать она не любила, а приезжала к своему единственному педагогу – Павле Леонтьевне Вульф, моей бабушке, на Хорошевку, где мы жили. У нас была квартира на втором этаже двухэтажного коттеджа, который был построен по проекту архитектора Чечулина. Там находился целый поселок, в котором жили писатели, актеры, спортсмены и… работяги, строившие авиационные заводы между Хорошевским шоссе и Ленинградским проспектом. Теперь эти заводы уже все известны и рассекречены. Там построены большие жилые комплексы, а тогда наш поселок приютился на краю вот этой «тайной» территории.
Итак, в 1948 – 49 году Раневская и Абдулов начали работать над «Драмой». Текст, который она обогатила своей фантазией, абсолютно соответствовал чеховскому стилю.
Сам рассказ писателя короткий, но Фаина Георгиевна придумала текст, которого у Чехова не было, а был только намек, только пунктир, и дополнила его перечнем действующих лиц. И сделала это блестяще. И герои пьесы Мурашкиной невероятно яркие, смешные по характеристике.
Помещик Шепчерыгин, 60 лет. Взгляды отсталые, лицо значительное.
Его сестра – Конкордия Ивановна, 65 лет. Со следами былой красоты, манеры аристократические, пьет водку.
Его дочь – Анна Сергеевна, 35 лет. Чистая девушка, и это заставляет ее глубоко страдать.
Валентин, студент, 40 лет. Благороден, безвозмездно помогает своему больному отцу.
Зигзаговский, помещик. Богат, развратен (Мурашкина произносила это слово грозно, как обвинение, и испытующе смотрела на Павла Васильевича – то ли пытаясь найти сочувствие своим взглядам на разврат, то ли демонстрируя непримиримость к порокам), продукт своего времени.
Пертукарский, телеграфист, 65 лет. Незаконнорожденный.
Судья Кучкин. Мошенник, но в общем человек порядочный.
Купец Водянкин. Хромает на левую ногу. На сцене не появляется.
Княгиня Пронская-Запятая, 75 лет (горестный взгляд на Павла Васильевича), нечиста на руку!
Лакей Сильвестр, горничная Феклуша – старые слуги, состоят в интимных отношениях…
Следующим этапом была работа над реквизитом. Фаина Георгиевна для этого концертного номера сшила такую толстую тетрадищу, которая и представляла собой эту пятиактную пьесу. Была шляпа – совершенно роскошная находка. У Раневской, а может, у одной из ее приятельниц, сохранилась такая черная старая гарусная плетеночка. И к этой шляпе Фаина Георгиевна подобрала два или три огромных пера, которые, как козьи рога, торчали сзади. Когда она приходила к Павлу Васильевичу, литератору, которого просила послушать свою пьесу, то это был такой диссонанс, сознательно сделанный, вызывающий у зрителя дополнительный восторг.
Смешно было наблюдать за несоответствием гигантской фигуры Фаины Георгиевны и того субтильного текста, который выдавала Мурашкина, совершенно уверенная в успехе и гениальности своего творения.
Работа шла так: пока было все хорошо, пока все было спокойно и Фаина Георгиевна была в состоянии поиска, ничего у нее никогда (по ее ощущениям) не получалось. Ей надо было дойти до состояния отрицания, недовольства, катастрофы, презрения ко всему, что ее окружает, – лишь тогда начиналась настоящая передача ее образной характеристики и начинались ее удачи, которых она достигала, только будучи недовольна собой.
Фаина Георгиевна говорила:
– Я следую заветам Павлы Леонтьевны, которая никогда меня не хвалила, а всегда говорила: «Ты можешь лучше! А вот когда ты будешь собою довольна и придешь от себя в экстаз, от своего дарования − значит, тебе уже конец, ты уже не актриса, а каботин[11]…»
