Екатерина Мишаненкова - Грейс Келли. Принцесса Монако

Все было подчинено воспитанию дисциплины, хороших манер и благонравия. Сестры следили за тем, как девочки ходят, носят одежду, держат столовые приборы, как разговаривают друг с другом. «Возбранялось даже малейшее проявление грубости, — рассказывала журналистам мать Доротея, бывшая одной из наставниц в те времена, когда там училась Грейс. — Мы пытались донести до наших питомиц, что все мы частицы тела Христова, а поэтому неуважение и грубость друг к другу — это проявление неуважения к самому Христу. Мы постоянно подчеркивали это».

К тому же в монастырской школе, как это ни парадоксально, можно было узнать о мире и о людях из других стран куда больше, чем в любой другой американской школе. Католичество — религия всемирная, не знающая границ, поэтому в Академии Успения Пресвятой Богородицы даже выходил журнал, рассказывающий о международных новостях. Конечно, все они были связаны с ситуацией вокруг других школ ордена, но поскольку те были разбросаны по всему миру, на них не могли не отражаться международные события. В то время как большая часть американцев была уверена, что надвигающаяся война их не касается, ученицы монастырской школы уже знали, что она касается каждого человека. Чем ближе была война, тем больше детей из европейских стран приезжали учиться к ним, а точнее — бежали из своих стран и искали убежища в Соединенных Штатах, под крылом знакомого ордена.

В числе прочих, кстати, были и дочери барона фон Траппа, бежавшие вместе с отцом и мачехой из Австрии от преследования нацистов. Впоследствии их мачеха, Мария фон Трапп, написала книгу об истории их семьи, по которой были поставлены несколько фильмов и всемирно знаменитый мюзикл «Звуки музыки».

Большинство людей, услышав словосочетание «монастырская школа», сразу представляют себе мрачное заведение казарменного типа, где в несчастных детей жестоко вбивают религиозность и послушание. И конечно, ореол такого мученичества добавил бы образу Грейс Келли дополнительные краски. Но как бы ни были этим разочарованы любители сенсаций и драм, Академия Успения Пресвятой Богородицы не была ни казармой, ни тюрьмой. Может быть, дети, привыкшие к полной свободе, и чувствовали себя там не слишком уютно, но в целом дисциплина там была не жестче, чем в других закрытых школах, а воспитывать монахини предпочитали молитвами и внушениями, а не розгами или карцером.

Бывшие ученицы вспоминали, что их наставницы вообще были немного не от мира сего — они то и дело отлучались на молитвы и с детским восторгом разыгрывали с ученицами сцены из Священного Писания. Жизнь после смерти для них была чем-то несомненным, и относились они к ней по-бытовому практично — всем ученицам раздавали книжечки, в которые те должны были записывать вопросы, которые хотят задать Богу. Чтобы не забыть.

Пожалуй, в Академии Грейс чувствовала себя даже комфортнее, чем дома. Сестры-монахини, как положено истинным христианкам, искренне любили своих воспитанниц. К тому же они были полностью лишены эгоизма, отличавшего Джека и Маргарет Келли. В школе Грейс наконец-то смогла почувствовать себя не чужой, а вполне нужной и любимой. Ну а подчиняться правилам ей было нетрудно — она с легкостью приспосабливалась под любые условия и даже начинала получать от них удовольствие. Тем более что внешняя сторона для нее часто была важнее, чем внутренняя, но уж чем-чем, а красотой и торжественностью внешней стороны обрядов католицизм всегда умел поразить.

Грейс искренне приходила в восторг от красивых церемоний и от того, с какими просветленными лицами сестры-монахини их совершали. Она видела их искренность, их веру, так контрастирующую с обстановкой лицемерия, к которой она привыкла в родном доме, и обожала их все больше. Академия Успения Пресвятой Богородицы осталась в ее памяти как счастливый и невинный мир, где она играла в прятки, ела вкусные пирожки и чувствовала себя не «гадким утенком», а счастливым и любимым ребенком.

Отец забрал ее оттуда после восьмого класса, поскольку его пирожки и прятки как раз не интересовали — его куда больше волновало то, что в школе недостаточно хорошо преподают физкультуру. Но Грейс никогда не теряла связи с монахинями — она писала им письма, поздравляла с Рождеством, просила совета, причем не только пока была подростком, но и потом, став взрослой самостоятельной женщиной.

Училась она не так чтобы очень хорошо — способности к наукам у нее были довольно скромные, но мать Доротея вспоминала о ней с одобрением, как о вежливой, любознательной и со всех сторон положительной девочке: «Она обращалась к старшим предельно вежливо, словно была лично заинтересована в истине, а вовсе не для того, чтобы поймать кого-то на неточности. Она всегда была настроена весьма доброжелательно».

Можно сказать, что результат обучения в Академии был для Грейс Келли скорее воспитательный, чем образовательный. Знания не особо задерживались в ее голове, а вот хорошие манеры, привитые монахинями, остались навсегда. Плюс к тому из школы она вышла с твердой уверенностью в правильности католицизма. Родители у нее не были особо религиозными, особенно, конечно, мать, бывшая протестантка. Отец тоже был скорее формальным католиком, чем искренне верующим (что не мешало ему ревностно соблюдать обряды и требовать того же от всех членов семьи). Для Грейс же двойственность католицизма, позволявшего сколько угодно грешить, если после этого искренне раскаешься, оказалась поистине близка. Это была ее религия, ее мировоззрение, которое могло успокоить разгоравшийся в ее душе конфликт между желанием жить как ей нравится и не менее сильным желанием угодить людям, которые ей дороги.

Монахини вспоминали, как пылко она исповедовалась в типичных детских грешках непослушания и мелкой лжи. А одноклассницы — как она с удовольствием проказничала, хихикала во время благословения, втихую курила за школой. Причем и там, и там она была совершенно искренней, такой уж двойственный был у нее характер. Таким же он и остался — именно эта двойственность поражала в дальнейшем почти всех, кому удавалось поближе с ней познакомиться и увидеть не только внешний образ блистательной и холодной звезды, но и то, что за ним скрывалось.

Я вспоминаю свое первое выступление на сцене как нечто приятное. Приятно было чувствовать отклик аудитории.

Фантазировать Грейс любила с детства — ее сестры вспоминали, что еще будучи маленькой она любила рассматривать журналы, выбирала самые красивые картинки и говорила, что вот так будет выглядеть ее дом, вот так — ее муж, вот так — ее дети, ее яхта, ее свадебное платье и т. д. Тогда они посмеивались над ее фантазиями, но Грейс это мало заботило, она уходила в выдуманный мир и была там счастлива, что бы об этом ни думали окружающие.