И здесь же люди живут первобытно и лишены не то что социальных лифтов — просто возможности что-то предпринимать.
То же самое, что в Якутии, я видел в Приморском крае, Томской, Архангельской областях, в Коми.
В XVII веке купец, не успевший отправить товары на север зимой, не попадал в навигацию и его издержки вырастали вдвое. За четыреста лет инфраструктура изменилась слабо. Ни Почта России, ни Сбербанк, ни Интернет разрыв не зашивают.
Вместо того чтобы меняться, страна живет по модели, надиктованной безумным отношением СССР к людям, — удерживать необжитые территории, пренебрегая надеждами граждан селиться в более пригодных для жизни местах. Деньги на освоение этих территорий кончились, когда инфраструктура только начала тянуть щупальца на север, и люди застряли в глуши.
Перед командировкой в Якутию я изучал, как рефлексирует малый бизнес, описывая свои проблемы, и встретил любопытную гипотезу. Ее автор Чурюмов, директор Центра мобилизационного консалтинга, писал: «Экстремальная ситуация — это мощный стимул для развития»[7]. Идея Чурюмова совпадала с известной точкой зрения профессоров швейцарской бизнес-школы IMD и других консультантов.
Я решил проверить, насколько экстрим развивает фантазию и изворотливость предпринимателей. Опрос коллег, которые давно изучают русский бизнес, дал три точки стресса: география (отсутствие инфраструктуры), отношения с государством (от юридических до личных) и менталитет (низкое качество труда). К ним я прибавил риски бизнесменов, которые стали собственниками предприятий, чьи условия и структуры производства надиктованы советской властью, и изменить их нельзя.
Улетая из Якутии, я закрыл первый пункт: отсутствие инфраструктуры разрывает связи и предпринимательский дух выжигается в состоянии зерна. Дотировать бизнес на окраинах империи, как США — предпринимателей с Аляски, Россия не считает нужным.
Русское Устье попало в эту ловушку, застыв, как насекомое во льду. Первопроходцы сдали детям усталость от нескончаемого похода по земле без свойств, и теперь их потомки не хотят возвращаться — но и действовать на заброшенной окраине страны не могут.
Мы улетали вечером. Гаснущее синее небо, вечер, огни летного поля. Продолговатое облако, кресты винтов. Фигурки у трапа, собака с хвостом-запятой, ангары и диспетчерская. Тишина, огни полосы, инородцем желтая луна.
За 1000 километров до Якутска под крылом не засветилось ни огонька.
Чиновники отнимают бизнес у предпринимателей — те продают свои заводы-пароходы и исчезают. Новые собственники управляют компаниями неумело. Увеличивается разрыв между быдлом и ворами из знати. Экономический спад приводит к бунту против правительства.
Знакомая картина? Задолго до путинского десятилетия ее описала Айн Рэнд в бестселлере «Атлант расправил плечи»[8]. В его финале бизнесмены возвращаются из гор, где пережидали хаос, и захватывают власть. Возможен ли этот сценарий в России, где в тюрьмах сидят тысячи предпринимателей, а сотни тысяч на воле терпят поборы «контролирующих органов»? Вполне — если найдется человек, который, как директор железнодорожных линий Дэгни Таггарт из «Атланта», не сбежит, а вступится за бизнес и сотрудников. Олигарх вряд ли сможет стать такой фигурой, а обычный предприниматель, отстоявший свое дело, — очень даже.
Из разболтанного крана сочится струйка. Руки в ржавой мойке — одна, черная по запястья, отдраивает другую, в такой же густой мази. Не выходит. Газетой тоже.
Соседи колотят в дверь и просят мыло. Страж приносит кусок хозяйственного, такого твердого, что, кажется, оно видело декабристов. Задержанная смотрит на руки — два часа назад они сияли чистотой, а для снятия отпечатков погрузились в черное. Ее замазали, и она преступница.
Перед этим был арест — ее доставили к следователю по фамилии Васильков, и сначала задержанная спрашивала о чем-то, но следователь отвечал так, что она поняла: с таким же успехом можно говорить с лампой на столе. Потом она возьмет ручку и запишет, что все слова и обстоятельства после попадания человека в наручники работают на то, чтобы он чувствовал себя негодяем.
Но это позже, а пока арестантка по имени Яна Яковлева старается не плакать. Ее везут к судье.
Коридоры, бледный свет, конвой, автозак. Перовский суд. Заметалась, куда идти — в спину подсказали прикладом.
Тусклый зал, казенное место, ожидаемо напоминающее больницу. У человека в мантии готовое решение. Незаконный оборот наркотиков, суд выбрал меру пресечения, в СИЗО. Яна безразлично слушает судью.
Она вспоминает недавний сон. Будто попала в камеру, человеческий муравейник, ее охватывает ужас, и, чтобы не сойти с ума, она начинает зарядку, разные упражнения. К ней примыкают другие люди, и то, что она теперь не одна, приносит облегчение.
Суд кончен. Яна сидит с ногами на шконке — в джемпере, спортштанах и вязаных носках. Кроме худого одеяла она закутана в полотенце, под простынями газеты, чтобы утеплить ложе снизу — в камере не закрываются окна, сквозняк.
Она вспоминает жизнь и, как всякий арестант, видит себя яснее, чем на свободе. Тюрьма убивает иллюзии.
«Детский мир»: боевая девочка требует с папы не куклу, но меч. Папа покупает. Барышня, набравшаяся во дворе таких манер, что интеллигентные родители в ужасе, летит во Францию учиться. Студентка-вечерница торопится на встречу с бизнесменом — тот зовет в фирму, которая поставляет химкомбинатам редкие компоненты.
Она не видит себя в науке и выбирает бизнес. Кивнув на предложение бизнесмена со связями в химпроме, безвылазно сидит на телефоне — обзванивает заводы, записывает нужные вещества, а потом теребит производителей, просит эти соединения. Ее «Софэкс» — расторопный посредник, который знает, какие химикаты у кого брать.
Студентка превращается в финдиректора и совладельца. Коллектив побаивается ее из-за жесткости и чтит за непреклонность. Посредник расправляет крылья и открывает мини-завод. Теперь их с основателем компании бизнес — не примитивное «купи-продай».
Яна вспоминает рай дотюремного бытия. Она готова придушить себя за беспечность. Точнее, за то, что не думала о сложном. Ее заботили простые вещи типа как больше заработать, научиться играть в теннис (компаньон подначил: «не сможешь»), съездить в Швейцарию покататься с гор на лыжах.
До 11 июля 2006 года она не размышляла об отношениях предпринимателя и власти — ей было не до того. Она снимала квартиру на Фрунзенской набережной, бегала вдоль реки к метромосту, гуляла с любимым мужчиной по Парижу.
