Останутся второстепенные темы: диспетчеры, спасатели… Ну, и салон. По салону много сомнений, но знаю: как только войду в пассажирскую тему, как распишусь… Спасет только привычка писать кратко. В этой книге пассажиры – вторичны. Но не забывать, что читать ее будут именно пассажиры.
Сверхзадача книги: сравнить страхи пилотской кабины и салона.
Страхи пилотов: просто ужас смерти; страх убить людей; страх за своих детей, страх не справиться, когда уже столько сделано (карточный домик на стадии завершения); страх потерять силы, страх неизвестности впереди.
Кудрявить буду все что можно. Я умею обобщать; теперь придется научиться разобщать, конкретизировать, типа, «а вот был случай» или «ну, например». Ну, как в большинстве книг.
Стругацкие вон, не стесняясь, гнали вал мелочевки, иной раз ни ухом ни рылом не врубающейся в тему, и «пипл хавал», да еще как.
По возможности переводить в диалог, особенно в напряженные моменты. Как у Жюль Верна начинается «Таинственный остров»: с диалога погибающих людей.
Господи, как это все сложно. Если, конечно, не страдаешь словесным поносом, а думаешь. Хочется же сделать вещь, чтоб за душу взяло.
Но главный мотив все-таки – не широкая известность (я скорее предпочел бы отсиживаться подальше от СМИ и поклонников), а – так открыть людям глаза на авиацию, чтоб у них врезалось в сердце. Чтобы сформировался новый общественный взгляд на авиацию, на летчика, отличный от нынешнего, расхожего. Вот тогда пусть говорят: «а вот у Ершова…»
А я запрусь у себя на Вечернице.
16.01.
Я вчера копался в книге и понял, что добавлять-то больше нечего. Так, мелочевка. Еще сильнее закрутить переживания.
Мучают сомнения насчет несчастного второго пилота: уж больно ничтожным я его выставляю. Может, дать ему возможность прийти в себя и начать осмысливать положение вещей? Может, он способен сделать выводы? Может, в нем проснется мужское начало и он, стиснув зубы, поклянется и т.п? Так сказать, возложить на него, птенца, надежды Климова?
Вряд ли мне читатель поверит. Да и смысл книги теряется. Я ведь хочу показать, что пилоты – не простые водилы, а личности, способные управлять своей волей в самые опасные минуты жизни. А Димка как раз не из таких: его установка – приспособиться в авиации. Подобных сейчас в нее приходит немало.
Читатель должен задуматься: почему в летчики просачиваются не фанатики, а рвачи и приспособленцы? И как можно надеяться, что в экстремальной ситуации они отдадут все ради спасения пассажиров? Резонно будет предположить, что они скорее поведут себя так, как Димка.
И пусть боятся! Пусть задумаются! Пусть возникнет определенное общественное мнение насчет подготовки кадров в авиации.
20.01.
Надо кончать книгу, отправлять в редакцию и садиться за новую. Может быть, это будут технологические рассказы, типа про ОСП или боковой ветер. Уж этого материала у меня полно: те же методички, только в популярной форме.
А пока я выписываю образ бортпроводницы и перипетии в салоне. Страх есть у всех, и пассажирам тоже надо уделить внимание.
Намечается линия пьяницы, который начинает бегать по самолету, врывается в открытую кабину, и бортпроводнице приходится утихомиривать его ноутбуком по башке. Уже подходит к шести листам. Вряд ли я растяну текст до требуемых десяти.
21.01.
Пришли книги, «Аэромания». Ну, наконец-то моя любимая книга у меня в руках. Ничего, замечаний почти нет. Слава богу, что ее хоть читают.
Хотя… перелистывая страницы своих опусов, испытываю комплекс неполноценности: можно было написать гораздо лучше! Гораздо!
Я многого тогда не знал, во многом не был уверен, сомневался… как это все теперь видно!
Но уже растеклось по интернету, и менять что-либо в текстах, считаю, нет смысла, только путаницу разведешь.
Написал редактору, пообещал ему закончить книгу и отправить текст к февралю, мол, деньги нужны! Прицепил к письму фрагмент романа, тот, где отказ двигателя, пожар и отказ управления.
Мне тут же ответили, что мне напишет ответственный редактор новой книги, некто Алексей Татаринов; тот мне уже как-то звонил и, кажется, в свое время отвечал за «Аэрофобию» или «Самолетопад». Ну, жду.
26.01.
Отмучив выходные в безделье, накинулся утром на роман.
Я сегодня заменил кое-какие слова на более корректные, кое-что упростил, – а дальше начал оживлять мальчика. И так это я его оживил, такие мысли ему вложил, что получился прям катарсис. И даже он у меня первым опоминается после драки в кабине над островом и замечает падение скорости.
Образ мальчика как надежды стариков вроде получается. Я еще перечитаю и постараюсь последовательно и убедительно показать его рост над собой, взросление и переоценку ценностей.
А в общем, получилось 280 тысяч знаков, семь авторских листов, как с куста.
Ну, для пейзажей уже и места не остается: я их там натыкал, в меру. Но зато можно добавить, кому чего в какие моменты кажется. «В этот миг ему показалось…» «Он представил себе…» Но это объема не добавит, ну, пару страниц разве что.
Совсем у меня не думает в книге бортинженер, надо вложить ему живые мысли в лысую голову, он ведь хороший, добрый мужик, терпеливый, работяга.
Да все они хорошие, надежные мужики, с такими летал и летал бы, как со своим старым красноярским экипажем.
Сегодня пришла мне бандероль: академик Пономаренко прислал две своих книги и письмо, где поет мне дифирамбы, обзывая блистательным стилистом. Что это такое, я слабо представляю, – может, то, что у меня своеобразный стиль? На книге он надписал: «Королю гражданской авиации от принца военной». Не зазнаться бы. А сам лежит после операции на сердце.
28.01.
Оживил я мальчика, затем, подумав, засел за CRM. Покопавшись в этой помойке прописных истин (Пономаренко, кстати, тут целиком на моей стороне), я напитался духом сарказма и вставил хороший кусочек о неприменимости этих бумажных рекомендаций к конкретной ситуации с Климовым. Заодно проехался и по пресловутому Черному квадрату.
Подошло к 300 000 знаков. Мало. Но – боюсь утопить напряжение действия в притянутых за уши авторских отступлениях, пусть и вложенных в уста героев. Динамика должна быть. Надо еще раз вычитать роман и по общему впечатлению принять решение, может, даже пожертвовав объемом.
Мучился-мучился, плюнул, вырезал часть соплей из последней сцены, довел капитана до самолета, уложил на лед и дал ему благородно умереть под сиянием звезд. И не дотянув до 300 тысяч, сказал себе: «Всё».
