— Здравствуйте, — с замешательством произнес Гоголь, поспешно спрятав карандаш и бумагу в карман. — Я… писал.
— Полноте отговариваться! я видел издалека, что вы рисовали. Сделайте одолжение, покажите; я ведь тоже рисую.
— Уверяю вас, я не рисовал, а писал.
— Что вы писали?
— Вздор, пустяки, так, от нечего делать, писал — стишки.
Гоголь потупился и покраснел.
— Стишки! прочтите: послушаю.
— Еще не кончил, только начал.
— Нужды нет, прочтите, что написали.
Настойчивость моя пересилила застенчивость Гоголя; он нехотя вынул из кармана небольшую тетрадку, привел ее в порядок и начал читать.
Я сел возле него, с намерением слушать, но оглянулся и увидел почти над головой огромные сливы, прозрачные, как янтарь, висевшие на верхушке дерева. Я забыл о стихах: все мое внимание поглотили сливы. Пока я придумывал средство, как до них добраться, Гоголь окончил чтение и вопросительно смотрел на меня.
— Экие сливы! — воскликнул я, указывая на дерево пальцем.
Самолюбие Гоголя оскорбилось; на лице его выразилось негодование.
— Зачем же вы заставляли меня читать? — сказал он, нахмурясь, — лучше бы попросили слив, так я вам натрусил бы их полную шапку.
Я спохватился и только хотел извиниться, как Гоголь так сильно встряхнул дерево, что сливы градом посыпались на меня. Я кинулся подбирать их и Гоголь также.
— Вы совершенно правы, — сказал он, съев несколько слив, — они несравненно лучше моих стихов… Ух, какие сладкие, сочные!
— Охота вам писать стихи! Что вы, хотите тягаться с Пушкиным? Пишите лучше прозой.
— Пишут не потому, чтоб тягаться с кем бы то ни было, но потому, что душа жаждет поделиться ощущениями. Впрочем, не робей, воробей, дерись с орлом!
Я хотел было отвечать также пословицей: дай бог нашему теляти волка поймати; но Гоголь продолжал:
— Да! не робей, воробей, дерись с орлом.
Взгляд его оживился, грудь от внутреннего волнения высоко поднималась, и я безотчетно повторил слова его, сказанные мне накануне: «Ну это хорошо, это по-нашему! по-казацки».
Человек прибежал с известием, что отец меня ожидает. Я дружески обнял Гоголя, и мы расстались надолго.
Через несколько лет после этого свидания показались в свет сочинения Гоголя.
С каждым годом талант его более и более совершенствовался, и всякий раз, когда мне случалось читать его творения, я вспоминал одушевленный взгляд Гоголя, и мне слышались последние его слова: «Не робей, воробей, дерись с орлом!»
«Отечественные Записки», 1859 г., апрель.
ИЗ «СПИСКА ВОСПИТАННИКОВ, ОКОНЧИВШИХ В 1828 ГОДУ ПОЛНЫЙ КУРС УЧЕНИЯ В ГИМНАЗИИ ВЫСШИХ НАУК С ПОКАЗАНИЕМ ПОВЕДЕНИЯ И УСПЕХОВ, ПО КОТОРЫМ ВЫДАНЫ ИМ АТТЕСТАТЫ»
Данные на Гоголя-Яновского Николая, студента, сына Коллежского Асессора Василия Афанасьевича. Дата поступления в гимназию — 1 мая 1821 г.
С какими успехами окончил курс наук в гимназии
При каком поведении обучался
Закон божий
Нравственная философия
Логика
Российская словесность
Римское право
Российское гражданское право
Российское уголовное право
Государственное хозяйство
Чистая математика
Физика и начала химии
Естественная история
Военные науки
География всеобщая и Российская
История всеобщая и Российская
Латинский
Немецкий
Французский
Очень хорошем
Очень хорошем
Очень хорошем
Очень хорошем
Очень хорошем
Очень хорошем
Очень хорошем
Очень хорошем
Очень хорошем
Средственными
Хорошими
Превосходными
Очень хорошем
Хорошими
Очень хорошем
Хорошими
Довольно хорошими
Очень хорошем
В ПОИСКАХ ПРОФЕССИИ
ИЗ «МАТЕРИАЛОВ ДЛЯ БИОГРАФИИ ПУШКИНА» П. В. АННЕНКОВА
Не можем удержаться, чтоб не привести здесь забавного рассказа самого Гоголя о попытках его познакомиться с Пушкиным, когда он еще не имел права на это в своем звании писателя. Впоследствии он был представлен ему на вечере у П. А. Плетнева, [В мае 1831 г. Это сообщение, впервые опубликованное еще в 1855 г., не было учтено ни одним из биографов Гоголя. ] но прежде и тотчас по приезде в С.-Петербург (кажется в 1829 году), Гоголь, движимый потребностью видеть поэта, который занимал все его воображение еще на школьной скамье, прямо из дома отправился к нему. Чем ближе подходил он к квартире Пушкина, тем более овладевала им робость и наконец у самых дверей квартиры развилась до того, что он убежал в кондитерскую и потребовал рюмку ликера… Подкрепленный им, он снова возвратился на приступ, смело позвонил и на вопрос свой: «Дома ли хозяин», услыхал ответ слуги: «Почивают!» Было уже поздно на дворе. Гоголь с великим участием спросил: «Верно всю ночь работал». — «Как же, работал, — отвечал слуга, — в картишки играл». Гоголь признавался, что это был первый удар, нанесенный школьной идеализации его. Он иначе не представлял себе Пушкина до тех пор, как окруженного постоянно облаком вдохновения.
Анненков, «Материалы для биографии Пушкина», стр. 360.
ИЗ «ОПЫТА БИОГРАФИИ ГОГОЛЯ» П. КУЛИША (СО СЛОВ Н. Я. ПРОКОПОВИЧА)
…Между тем у Гоголя была в запасе поэма «Ганц Кюхельгартен», написанная, как сказано на заглавном листке, в 1827 году. [Возможно, что поэма писалась и позже (в 1828–1829 гг.). Вышла в свет в июне 1829 г. ] Не доверяя своим силам и боясь критики, Гоголь скрыл это раннее произведение свое под псевдонимом В. Алова. Он напечатал его на собственный счет, вслед за стихотворением «Италия», и роздал экземпляры книгопродавцам на комиссию. В это время он жил вместе с своим земляком и соучеником по гимназии Н. Я. Прокоповичем, который поэтому-то и знал, откуда выпорхнул «Ганц Кюхельгартен». Для всех прочих знакомых Гоголя это оставалось непроницаемою тайною. Некоторые из них, и в том числе П. А. Плетнев, [Петр Алдр. Плетнев (1792–1865) — поэт, друг Пушкина и первый литературный покровитель Пушкина. По происхождению — разночинец (сын сел. священника). С 1814 г. учитель Екатерининского института, с 1832 г. — профессор Петербургского университета, с 1840 по 1861 г. — ректор его. ] которого Гоголь знал тогда еще только по имени, получили инкогнито по экземпляру его поэмы; но автор никогда ни одним словом не дал им понять, от кого была прислана книжка. Он притаился за своим псевдонимом и ждал, что будут говорить о его поэме. Ожидания его не оправдались. Знакомые молчали или отзывались о «Ганце» равнодушно, а между тем Н. Полевой, [Н. A. Полевой в «Моск. Телеграфе», в рецензии на «Ганца», процитировав 5 строк, где, между прочим, было слово «заплата» в смысле «плата», закончил так: «заплатою таких стихов должно бы быть сбережение оных под спудом».] прихлопнул ее в своем журнале насмешкою, от которой сердце юноши-поэта сжалось болезненною скорбью. Он понял, что это не его род сочинений, бросился с своим верным слугой Якимом по книжным лавкам, отобрал у книгопродавцев все экземпляры, нанял в гостинице нумер и сжег все до одного.
