Что касается локотского населения, согласно уже цитировавшейся докладной записке Матвеева, «в годы сталинских пятилеток район очистился от основной массы кулачества и от романовской дворцовой челяди. Однако идеологическое наследство последних заметно давало себя чувствовать и после, что несколько выделяло в невыгодную сторону этот район из среды соседних»[48]. Нетрудно себе представить, что стоит за словами об «очищении» района. Нет никакого сомнения, что в годы «сталинских пятилеток» по району прокатилась жесточайшая волна репрессий. Жертвами же стали не только кулаки, то есть зажиточные крестьяне, которых здесь было больше, чем где-либо еще, но и все те, кто в той или иной мере сохранил монархические настроения, приверженность старому режиму. Учитывая специфику дореволюционного быта локотян, подозревать в контрреволюции можно было практически каждого. В то же время, несмотря на предпринятые советской властью усилия, полностью «перековать» локотян на новый, советский лад так и не удалось, что и предопределило события, происшедшие здесь в период немецкой оккупации.
ОККУПАЦИЯ ОРЛОВСКОЙ ОБЛАСТИ И ОРГАНИЗАЦИЯ ЛОКОТСКОГО САМОУПРАВЛЕНИЯ
События, происходившие в начале войны в южных районах Орловской области, ни в коей мере не подтверждают привычные представления об общем патриотическом подъеме советского народа и мобилизации всех сил на отпор врагу. В уже упомянутой докладной записке начальника штаба партизанского движения на Центральном фронте старшего майора госбезопасности Матвеева и исполняющего обязанности начальника разведотдела майора Быстрова начальнику ЦШПД генерал-лейтенанту Пономаренко сообщается следующее:
«В первые же месяцы отечественной войны в Комарический, а особенно в Брасовский районы вернулось несколько десятков раскулаченных и высланных. Они, в расчете на быстрый приход оккупантов, уже присматривались к бывшей своей собственности, прикидывая, во что обойдется ремонт жилого дома, каким образом использовать «свою» землю, выгодно ли восстанавливать мельницу и т. д., нисколько не скрывая своих настроений от окружающих»[49].
В той же записке отмечалось, что «политическим центром контрреволюции в оккупированных районах Орловской, а в недавнем прошлом и Курской областях являлся с первых же дней оккупации поселок Локоть Брасовского района Орловской области»[50]. При анализе причин столь необычной ситуации констатировалось, что она «была предопределена обстановкой, сложившейся еще до момента фашистской оккупации». Так, по утверждению Матвеева, как уже отмечалось, население Брасовского района в период с революции до начала войны «находилось всецело (!) под влиянием кулачества», что «ни в малейшей степени не способствовало большевизации района»[51]. Тут же указывалось на сильные антисоветские настроения среди крестьян Брасовского района, засоренность местных партийных и советских организаций «чуждым элементом» и то, что в годы войны «по сравнению с соседними районами Брасовский район дал из числа партийно-советского актива относительно меньший процент партизан и относительно больший — предателей»[52].
30 сентября 1941 года 2-я танковая армия вермахта генерал-полковника Г. Гудериана при поддержке авиации начала наступление из района Путивля на Орел. Не встретив на своем пути серьезного сопротивления, уже 3 октября она достигла Орла. В ходе продвижения основных сил 2-й танковой армии действовавший на ее левом фланге 47-й моторизованный корпус (17-я и 18-я танковые и 29-я пехотная моторизованная дивизии) повернул на северо-запад в направлении Брянска, устремившись навстречу соединениям 2-й полевой армии генерал-пол-ковника М. Вейхса. Последней при поддержке 2-го и 4-го воздушных флотов, а также действовавшей севернее 4-й танковой армии генерал-полковника Г. Геппнера удалось в короткий срок проделать в советской обороне огромную брешь и выйти к Брянску. В результате оборонявшиеся здесь 3-я и 13-я армии Брянского фронта подверглись почти одновременным ударам 2-й полевой армии с запада и 2-й танковой армии с востока. 14 октября кольцо окружения сомкнулось. В результате южнее Брянска образовался огромный котел. Запертые в нем соединения двух советских армий вплоть до своей капитуляции 20 октября не прекращали попыток вырваться из окружения, реализовать которые удалось лишь немногим частям в наиболее слабых местах германской обороны[53].
Еще до того, как на улицы городов и сел Орловщины вступили немецкие танки, создававшаяся в течение двух десятилетий система политического, экономического и идеологического господства большевиков на местах рушилась подобно карточному домику. В последние дни накануне прихода немцев местные органы власти явно не контролировали ситуацию. Уже цитировавшаяся докладная записка Матвеева и Быстрова сообщает о том, что «эвакуируемые семьи партийного и советского актива провожались под свист и недвусмысленные угрозы со стороны распоясавшейся антисоветчины, а часть сотрудников учреждений упорно избегала, под различными предлогами' эвакуации»[54].
В условиях крушения советской власти местные советские и партийные органы строго выполняли директивы И.В. Сталина. Уже 3 июля 1941 года в своем выступлении «отец народов» призвал не оставлять противнику «ни килограмма хлеба, ни литра горючего». Покидая занимаемые немцами территории, партийные и советские руководители стали уничтожать имущество и продовольствие. Раздача не подлежащих эвакуации запасов местному населению была строго запрещена. Тем самым жители Орловской области обрекались на голодное существование. Так, из остававшихся на Орловщине к концу эвакуации 30 450 тонн зерна большевики сожгли 25 285. Сжигался и необмолоченный хлеб в скирдах. Безымянный мельник в разговоре с русским эмигрантом откровенно пояснил: «Ты что думаешь, красные для того палили, чтобы немцам не досталось? Хе-хе... Совсем не для того! Они хорошо знали, что немцы голодными не останутся. Нет, добрый гражданин, они палили для того, чтобы нас оставить голодными и чтобы мы, значит, пожалели, как, мол, хорошо нам жилось под красными и как плохо теперь». Такая линия Сталина вполне согласовывалась с его отношением к населению СССР, с одной стороны, и собственному партийному курсу — с другой. По словам Д.А. Волкогонова, люди для Сталина «никогда не имели значения. Никогда! Сотни, тысячи, миллионы мертвых сограждан давно стали для него привычными»[55]. Приказав уничтожать продовольствие, предприятия, жилые дома, «отец народов» отдавал приоритет своим конкретным политическим целям, совершенно не считаясь с оставляемым на оккупированных территориях населением. Как заметил А.С. Казанцев, «все, что освобождалось от контроля «любимого вождя и учителя», должно было умереть голодной смертью. Идеалом Сталина было оставить выжженную пустыню и на ней таких же голых, голодных, обезумевших от ужаса людей. Если бы он мог, он потушил бы и солнце, чтобы доказать, что светить и греть оно может только при советской власти»[56]. «Горят склады, горят поля, горят села!» — ликовал 20 июля 1941 года сталинский придворный журналист И.Г. Эренбург.
