Мендель увидел в этом знак доверия либеральной партии, которое было оказано ему, несмотря на разногласия. Хлумецкий же и Ауспитц считали, что на важном для партии посту находится человек, который, несмотря на разногласия, будет проводить нужную либералам линию. Кроме того, почетный общественный пост — он считался именно таким — приносил Менделю две тысячи флоринов в год, и лидеры либералов считали эти две тысячи некоей компенсацией за убытки, которые, быть может, причинил лично прелату вызвавший его протесты закон. А кроме того, директором банка был брюннский бургомистр, либерал фон Отт, глава городской адвокатской корпорации. Два лидера рассчитывали, что меж банковскими делами директор сумеет убедить вице-директора в законности закона, с которым вице-директор воюет.
Увы, эрудиция и красноречие главы адвокатов моравской столицы оказались бессильными, и тогда, переговорив с чинами из штатгальтерства, коллеги по партии посоветовали аббату обратиться к властям с просьбой снизить сумму налога на том основании, что это ущемляет личные доходы — его собственные и его собратьев. Ему посоветовали даже увеличить «компетенции» — и собратьев и собственные — до таких сумм, чтоб их нельзя было выплачивать без снижения налога, и всем стало видно, сколь реально налог ущемляет доходы каждого монаха. Это предложение было с особенным удовлетворением воспринято всеми членами капитула.
Всеми, кроме аббата Менделя. Он увидел в предложении то, что в нем и содержалось: чиновники вынуждают его признать правомерность закона и искать тропку, чтоб обойти его, черт, мол, с ним — пусть платит меньше, в двуединой монархии можно сделать разрешенным все запретное.
А он отказался лавировать. Отступать от принятых решений он не был обучен. Если закон не правомерен, значит он не закон! И собратья были разочарованы этим его решением.
Прошел год. Пошел другой, и очередной штатгальтер барон фон Поссингер был вынужден доложить о прелатском неповиновении в Вену:
«…Позволю себе указать, что аббат Мендель до сей поры проявлял постоянные строго лояльные и дружественные конституции настроения и — что видно из сделанного им мне сообщения, — видимо, лишь непреодолимое чувство долга побудило его занять упомянутую непоколебимую позицию…»
Вена барону ответила сурово. Протесты Менделя были признаны «неподобающими». Приостановление закона — невозможным. А его превосходительству барону предписывалось:
«…В случае повторного отказа аббата внести полагающуюся сумму, применить предусмотренные законом принудительные меры…»
Приказы принято исполнять. Послали чиновников описывать монастырское имущество. Мендель отказался дать комиссии бумаги, ключи и приходные книги, предъявить деньги и ценности. И написал на протоколе протест. Это был скандал. Скандал попал в газеты. За скандалом пристально следили все прочие монастыри. Одни настоятели уже испугались и принялись договариваться с чиновниками о снижении суммы налога. И очень хорошо договаривались. Другие не платили и протестовали, как Мендель, но делали все это осторожней, чем он, стараясь не привлечь всеобщего внимания, и опасливо вздыхали из-за разворота событий в Брюнне. А события были серьезные: власти наложили секвестр на монастырские имения и доходы.
«Проведение этих мер носит характер незаконной конфискации» — так написал прелат Мендель.
«Возвращая данное предупреждение как совершенно неприемлемое, императорско-королевская канцелярия штатгальтерства одновременно вынуждена… считать высказывания, содержащиеся в данном документе, заблуждениями, в высшей степени достойными сожаления» — так ответили ему и снова решили попробовать ласку: пряник после кнута.
В отличном монастырском саду, над которым высится гора Шпильберг, увенчанная знаменитым Шпильбергским замком, у прелата был устроен кегельбан. Субботними и воскресными летними вечерами в гости к нему приезжали высшие брюннские чины: сам ландесгауптман граф Феттер фон дер Лилли, сами советники штатгальтера господа гофрат Янушка и гофрат Климеш [9], и доктор Ауспитц безусловно, и бургомистр. И прочие — чуть ниже чином, но всегда из тех, что ездят не на конке, а в собственных экипажах.
Играли в кегли. Прелат был мастак по этой части. И в шахматы: аббат был очень сильный шахматист. И говаривал, что сильными шахматистами бывают обычно люди, склонные к математике, а он сам к ней склонен.
Угощались добрыми винами, особым монастырским пивом, печениями, фруктами, сигарами. Прогуливались, разбившись на группы, по аллеям. И почти всякий раз, оказавшись с прелатом tete-a-tete, то советник Янушка, то советник Климеш, то сам господин ландесгауптман граф Феттер фон дер Лилли говорили, как они ценят прелата, его характер, его прямоту, его деятельность. Право же, заслуги его отмечены не полностью. Право, он достоин ордена Леопольда — второго ордена после Золотого Руна. И говорят, сами Его Величество задали штатгальтеру вопрос, почему это прелат Мендель не введен еще в верхнюю палату рейхсрата — в палату господ. Дело за небольшим — за реляцией штатгальтера. Его превосходительство барон готов подписать ее в любую минуту, как только будет исчерпан этот досадный инцидент…
Но бывало, что в понедельник после приятной прогулки и проникновенной беседы господам советникам приносили с очередной почтой очередной протест Менделя — то адресованный штатгальтеру, то адресованный министерству культов и пересланный в штатгальтерство с предписанием разъяснить аббату, что он ведет бесцельную полемику против закона, вошедшего в полную силу действия. И в следующее воскресенье в тенистой аллее то Климеш, то Янушка, еле загоняя себя в любезность, объясняли прелату, как расстроены происходящим и штатгальтер и министр. И сами Его Величество, говорят, в расстройстве обронили, что придется добиваться отстранения прелата от должности. Хоть должность эта выборная и несменяемая, но, когда человек идет противу всей власти, надо подумать, не от умственного ли это перенапряжения, требующего лечения в специальной больнице.
Воскресенье за воскресеньем, недели и месяцы, и уже годы катились, как кегельные шары. Бургомистр фон Отт умер. Вице-директор банка Мендель стал директором, но взглядов не переменил, и гости из канцелярии стали появляться все реже и реже. Монастырские доходы были арестованы — их перечисляли прямо в Религиозный фонд. По этому поводу Мендель предупредил министерство, что конфискуемые суммы он приходует в монастырских книгах с указанием, что они даны государству в долг под обычную ставку в пять процентов годовых, и он ожидает возврата денег монастырю, с учетом процентов. Но изящества сего демарша не оценили даже собратья.
