И он снова надолго пропал.
А потом пришла открытка: «С прежней жизнью покончено. Прости, если можешь! Уезжаю в леса. Тебя люблю, но от этого и бегу. Василий».
Решение пришло мгновенно.
Но сначала поехала в Москву; день был воскресным, нерабочим. Дома его не оказалось, и я подсунула под дверь записку, в которой, стараясь выглядеть холодной и равнодушной, все же не удержалась от жалких слов: «Прощай навсегда, выполняю обещание».
Пустыми глазами взирала я на промороженные пейзажи за окном поезда ― все казалось чужим и ненужным. Пока шла от станции, поразилась бездушию окружающих ― вот сейчас, совсем скоро, навсегда... и никому до тебя нет никакого дела.
Дома легла на кушетку, укрылась пледом. Было тихо и пусто; сумерки сгущались, била дрожь. Спустилась вниз, достала из ящика с вещественными доказательствами наган, поднялась наверх и снова забралась под плед. Наган показался скользким, очень холодным. Несколько раз приложила его к виску и решила: застрелюсь, когда совсем стемнеет. И заснула.
Разбудили тяжелые шаги по деревянной лестнице.
Сильные руки подхватили меня вместе с пледом, и наган с громким стуком упал на пол.
― Сумасшедшая, ― закричал он, ― ты это сделала?
Я открыла глаза.
― Ненормальная! ― с облегчением сказал он, свалил, будто куль, на кушетку и, схватившись за голову, принялся ругать.
Какой у него оказался отвратительный, злой голос!
― Надеюсь, ты не оставила предсмертного письма? ― вдруг спросил он. ― Я член партии, иди потом выкручивайся!
Я зарыдала в голос так, что он тотчас сменил тон, сделался ласков, поднес стакан с водой:
― Пойми, я уезжаю, потому что чувствую себя издерганным. Эта работа измучила меня. Я устал ― от несправедливости, от собственного бессилия. Знаешь? Я бы вправду пошел «бродягой по Руси», да не могу ― заметут в кутузку! Я еду в Полесье, Рая, ― продолжал он, ― простым лесничим, в глухое место, где не будет людей и никаких судов!
― А я? Я?! Что буду делать я?
― Ты?― задумался он. ― Ты, как и прежде, работай, готовься в вуз ― ведь ты об этом мечтаешь?
Он взглянул на часы.
― Мой поезд! Я буду тебе писать! ― это он выкрикнул, надевая пальто, уже на ходу, и, не поцеловав, бросился к станции.
Сначала мне стало смешно, потом охватила злость ― из-за какого-то чужого, фальшивого человека едва не лишила себя жизни!
Но... через две недели я с нетерпением ждала от него открыток. Тон их был сух ― только информация: устроился, работаю, условия хорошие. Просил прислать одеколон. И ни слова любви.
По ночам я вела с ним долгие мысленные разговоры. Иногда вдруг понимала его и оправдывала, а порой бросала в лицо ему злые обвинения и упивалась своей правотой. К концу декабря мной овладело неодолимое желание ― повидаться. Поговорить, понять...
Взяла перед новым годом отпуск, и вот уже трясусь в холодном переполненном вагоне неторопливого поезда, а ранним утром выхожу на безлюдной станции под названием Охват.
Крестьянин, возлежавший под овчинной полостью в низких санях, запряженных худой лошаденкой, с готовностью согласился довезти меня до лесничества.
Дорога долго вилась по хвойной опушке; снег искрился под лучами всходившего солнца, поскрипывали сани и громко екала лошадиная селезенка. Любуясь мрачным, но прекрасным пейзажем, я впала в бездумное созерцание. Мне было тепло под полостью, уютно и сонно. Потом дорога нырнула в лес, огромные, заснеженные ели обступили узкую просеку, сделалось темно, сумеречно. И я испугалась. Вот ведь, доверилась совершенно незнакомому человеку... А тот похлестывал лошаденку, молчал и, знай себе, посвистывал. «Как разбойник», ― обожгла мысль. Я сжалась в комочек. Думала только о том, чтоб не быть застигнутой врасплох. Распрямилась, вздохнула с облегчением, лишь увидев табор каких-то строений и расстилавшийся над ними дымок. «Разбойник» подвез меня к длинному бревенчатому дому, опоясанному деревянной резной верандой.
― Лесничество? ― на всякий случай спросила я.
«Разбойник» кивнул. Я вылезла из саней, разминая затекшие ноги, и расплатилась.
Из дома доносились громкие возгласы, пахло печеным тестом. Решилась, толкнула некрашеную дверь и вошла в сени, а затем и в зал, в веселый гомон и гвалт. За огромным столом, заставленным едой и бутылками, с кипящим в центре самоваром, сидели не меньше десятка мужчин. В углу, прислоненные к стене, стояли ружья.
Меня заметили, на мгновение сделалось тихо, а затем раздались аплодисменты.
― Здравствуйте! ― ко мне подскочил мужчина с бородкой, с рассыпанной по лбу вьющейся шевелюрой. ― Нам так не хватало женщин! И вдруг вы, таинственная незнакомка! ― он проворно помог мне раздеться и потянул к столу: ― Устали с дороги? Садитесь!
Крупная черноволосая женщина в белой кофте внесла и поставила на стол гору блинов; на меня со всех сторон сыпались вопросы. Не отвечая, взмолилась дать мне возможность привести себя в порядок.
Женщина увела меня в кухню с раскаленной русской печью, наполнила кувшин теплой водой и дала полотенце. Через несколько минут я вновь появилась в зале.
― Вот теперь готова отвечать на любые ваши вопросы! ― и игриво поправила прическу.
Я уселась за стол, принялась пить чай и с наслаждением уплетать блины.
― Василий! ― закричал кто-то.
Я повернула голову к окну и увидела, как мой жених лихо соскочил с лошади. Еще с порога, веселый, раскрасневшийся от мороза и быстрой езды, он закричал:
― Ну, что, друзья, уселись, пьете, веселитесь, а хозяина для вас уже не существует? ― и осекся.
На время оторопев, он будто не узнавал меня, смотрел немножко вкось, мимо, но быстро нашелся:
― О, да у нас еще гость! Очень, очень рад!
Глаза его потускнели, но мне показалось, я поймала в них молнию неприязни.
― Друзья, представляю вам свою невесту! ― И тихо добавил: ― Вот только свадьбу пришлось отложить...
Нас стали поздравлять, пожимать мне руку, представляться. Последним подошел молодой человек с бородкой, что помогал раздеться:
― Игорь Винавер Вина и Вера ― как странно, подумала я.
Крупное, красивое лицо, голубые глаза, вьющиеся волосы и редкая в то комсомольское время холеная каштановая бородка.
Прерванный появлением Василия завтрак продолжился. Игорь сел возле меня и подчеркнуто вежливо взялся «ухаживать»: подал чистые приборы, налил вино, подложил блинов, а к ним икру, масло, селедку.
Есть не хотелось. Василий сидел напротив и тщательно избегал моего взгляда. Как ни старалась, глаз его не увидела.
Ах, так?!
И переключила внимание на соседа. Отчаянно принимала его «ухаживания», громко смеялась шуточкам, что выстреливали с разных сторон, и с аппетитом уплетала все, что оказывалось в тарелке.
