— Именно так. И тем не менее. Я не прожектер, прекрасно понимаю всю трудность задачи, а оборудования у меня даже меньше, чем вы думаете. Нет и поддержки официальных инстанций. Здесь недалеко, в Иваново-Вознесенске, хранится вывезенное имущество Рижского политехнического института. Я просил предоставить его мне. Какая разница, где ему находиться — в Иванове ли, в Твери. Здесь, меж тем, польза была бы огромная. Не разрешили. Теперь думаю набрать приборы из разных мест — кто что предоставит. Нужны насосы для откачки воздуха, а для изготовления герметической замазки — химикалии.
— Еще один вопрос — последний. Почему вы обратились ко мне, скромному учителю физики, и рассчитываете впредь, вероятно, не на сильных мира сего? Тверь большой промышленный город: есть сталелитейный, вагоностроительный заводы. А предприятие товарищества Тверской мануфактуры бумажных изделий! Десять тысяч рабочих! Один только кутеж Морозова требует в сотни раз больше денег, чем все расходы по вашему проекту.
— Я думал об этом, — ответил Бонч-Бруевич. — Фабрикант может выбросить миллион на прихоть, но на мое дело не даст ни копейки. Оно же не сулит доходов. Деньги дай, а окупятся ли они, неизвестно. Нет, с капиталистами мне не по пути — они люди жестокие; в случае неудачи растопчут. А неудача возможна, хотя я верю в себя. Новое в науке дается с трудом. Мне нужны энтузиасты, люди бескорыстные, понимающие, что немедленных результатов может и не быть, что исследование нового имеет огромную ценность даже само по себе.
— Меня восхищает ваша решимость, — сказал Левшин, — и, конечно, я дам воздушный насос. Никогда не предполагал, что гимназические приборы могут пригодиться для серьезного дела. А что касается химикалий, то… Вот что! Я познакомлю вас с владельцем местной аптеки. Он старый, добрый и умный человек, любит помогать тем, в ком видит способности. Конечно, он не разбирается в проблемах радиотехники, но задачу в целом поймет и вас поддержит.
…И хоть капитан Аристов категорически запретил вносить в техническое здание станции посторонние предметы, Бонч-Бруевич ликовал. Пусть нельзя переместить в здании часть перегородок и освободить две комнаты для лабораторных работ, но никто не может запретить ему проводить опыты в своей крохотной комнатенке, тем более когда на его стороне такие люди, как и учитель Левшин, и старый аптекарь, и директор завода осветительных радиоламп в Петрограде Добкевич, который дал еще два пароструйных насоса, вольфрамовые нити накала, трубки, ртуть, резину. Ничего нельзя было бы сделать, если бы не встречалось на пути так много хороших людей, если бы не заражались они энтузиазмом, если бы их самих не захватывал творческий порыв. И, кроме того, есть еще музыка. Все можно вынести из комнаты, оставить лишь кровать и большой черный рояль. Когда совсем скверно становится на душе, когда не идет работа и невмоготу переносить тупость капитана, музыка успокаивает, вселяет бодрость и уверенность. Есть высшие ценности духа, и над ними не властен никто…
Капитан Аристов волновался тем временем все больше и больше. «Ну и беспокойного же помощничка бог послал!» — думал он, глядя на Бонч-Бруевича, разговаривающего с солдатами о каких-то лампах, о которых он сам, начальник станции, и слыхом не слыхивал. А тут еще неизвестное оборудование прибывает, которое ни в какой описи не значится. Правда, помощник держит его у себя в комнате, но все равно непорядок. Посторонние люди — учитель с аптекарем — повадились на станцию ходить. Уж не социалист ли этот самый Бонч-Бруевич? Избави бог! Сердце капитана трепетало.
Ртутный насос стоял рядом с кроватью Бонч-Бруевича; нужно было периодически переливать ртуть из нижнего резервуара в верхний.
Несколько ночных недосыпаний, отравление парами ртути — и Бонч-Бруевич заболел. В конце 1915 года он целый месяц провел в постели. Ночами он не спал, думал.
Работа уже подошла к концу. Теперь оставалось испробовать радиолампу. Сделать это так, чтобы капитан не знал, было невозможно. Денщик Яков Бобков, произведенный в лаборанты, мог крутить колесо воздушного насоса, чтобы привести его в движение. Но один этот насос не создавал нужного разрежения в лампе, требовалось, чтоб работал еще и ртутный. А этот приводился в действие только электромотором. Так как на станции электричества не было, то для работы электромотора нужно было запустить бензиновый двигатель. И капитан Аристов все немедленно бы узнал, потому что бензиновый мотор работал только тогда, когда надо было заряжать аккумуляторы, и в этот момент над столом капитана загоралась красная лампочка. Так что затеваемое испытание — прием сигналов с Эйфелевой башни — незамеченным не останется. Ну и пусть! Бонч-Бруевич размышлял недолго. Если для того, чтобы испытать первую русскую радиолампу, надо пойти на конфликт с тупым и недалеким служакой, он это сделает.
Капитан Аристов завтракал в своей комнате, как вдруг над столом его загорелась красная лампочка. Это означало, что заработал бензиновый двигатель, единственный на станции. В такое время работать ему не полагалось. Опять этот проклятый помощник! Не дожевав кусок, капитан выскочил из дому. Картина, которую он увидел, была совершенно невероятной. Унтер-офицер роты радиотелеграфистов Кабошин просовывал в форточку квартиры Бонч-Бруевича ввод от антенны. Он перенес этот ввод из технического здания! Неслыханное нарушение служебной дисциплины! Капитан немедленно вернулся домой, надел полную парадную форму, чтобы подчеркнуть официальность визита, и отправился к своему помощнику — потребовать отчета обо всем происходящем.
Но уже все понятия о дисциплине будто бы исчезли. Навстречу капитану с крыльца сбежал ефрейтор Бобков, не переводя дыхания, отчеканил: «Так что их благородие господин поручик приказали вам доложить: Париж работает» — и убежал обратно.
Капитан вошел в комнату. Раздавались громкие звуки позывных с Эйфелевой башни; ефрейтор Бобков крутил колесо воздушного насоса, бензиновый мотор приводил в движение насос ртутный (вот отчего загорелась лампочка над столом капитана), а поручик Бонч-Бруевич охлаждал водой замазку и сургуч, соединявшие края лампы и насоса.
Капитана не поразило ни то, что он видит своими глазами первую русскую радиолампу, ни то, что сигналы Парижской радиостанции слышны так четко и громко, как никогда. Помощник начальника станции, не ставя в известность самого начальника, совершил служебное преступление: перенес антенный ввод из технического здания к себе в комнату. В таких условиях нельзя быть уверенным впредь, что удастся обеспечить нормальную работу радиостанции. Здесь должен остаться кто-то один — или начальник станции капитан Аристов, или его помощник поручик Бонч-Бруевич.
