Пришел конструктор и сказал, что прибор представляет очень важное звено телеустановки и его надо сделать за три-четыре дня. Таково правительственное задание по плану научных работ.
Павел Александрович — наш бригадир — засел за чертежи и через полтора-два часа разложил их по специальностям. Токарных работ было больше всего.
С каждым днем приходилось делать все более сложные детали, но с таким руководителем, как Шведов, не страшны были никакие трудности. Казалось, что он знает все, и, наверное, я был недалек от истины.
Разобрав чертежи, Павел Александрович сказал, почесав карандашом за ухом:
— Работы тут на месяц, но если поднажать и поработать всем не по семь часов, то можно сделать и за четыре дня.
И наш небольшой коллектив принялся за дело. Мы все не выходили из цеха четыре дня и четыре ночи, спали в красном уголке на кожаных диванах, еду нам приносили прямо к станкам. Через четыре дня наши механики собрали прибор, конструктор остался доволен. Был объявлен «отбой», и мы отдыхали три дня.
После отдыха снова несколько недель работали нормально — до следующего «запоя». Так было несколько раз.
Случалось, что конструктор печально сообщал нам, что прибор, над которым мы трудились день и ночь, «не пошел», потому что в нем были ошибки. Иногда такой прибор стоил, как говорили, больших денег, но его приходилось делать заново. Я не скоро привык к таким неожиданностям, но в конце концов понял: научный эксперимент требует жертв.
* * *
Однажды я возвращался домой пешком, поздно, трамваи уже не ходили. Дворники на некоторых домах вывешивали флаги. Улица была плохо освещена, и, что за флаги, нельзя было разобрать. Я спросил дворника:
— Что за праздник завтра?
Тот отвернулся и, не глядя на меня, буркнул:
— Какой тебе праздник — Кирова убили! И тут я разглядел, что флаги траурные. Это была ночь на 1 декабря 1934 г.
Черная весть ошеломила. Не замечая дороги, я пришел домой и лег спать, но сон не шел. Провалявшись несколько часов, встал и поехал на работу. В трамвае все уже знали тяжелую новость, и разговор шел только о ней. То и дело слышались возмущенные, гневные возгласы.
На заводе никто не работал, рабочие, инженеры, служащие стояли кучками, печальные, и говорили только о случившемся. В девять часов в цех пришел директор института. Глухим голосом он тихо сказал:
— Товарищи, кто хочет проститься с Сергеем Мироновичем, сегодня может не работать. Гроб установлен в Таврическом дворце. Улицы заполнены народом, трамваи не ходят, придется идти пешком. Сбор в 9.30 у проходной.
Через двадцать минут все рабочие и инженеры завода, сотрудники института были у проходной.
От Сосновки, где находился наш завод, до Таврического дворца километров двенадцать. Казалось, весь Ленинград вышел на улицу, колонна двигалась еле-еле. То и дело слышались гневные речи — люди выступали, встав на какую-нибудь тумбу или ящик, во время многочисленных остановок на пути.
Только к шести часам вечера мы прошли Литейный мост и подошли к чугунной ограде Таврического дворца. Вся площадь и прилегающие улицы были заполнены народом до отказа. Но был порядок, каждый завод проходил за ограду организованно, без давки и суеты. Горели факелы.
Наша очередь пройти в здание подошла только к десяти часам вечера. Мы двигались мимо гроба, в котором, покрытый красным знаменем, лежал Сергей Миронович. Кто стоял у гроба в почетном карауле, я не видел, я видел только Кирова. Мне казалось, что более чувствительного удара враг не мог нанести.
Выходя из зала с суровыми лицами, многие пожилые рабочие вытирали слезы. Мне было жаль Сергея Мироновича до какого-то щемящего чувства в груди, я крепился изо всех сил, чтобы не расплакаться. Этот тяжелый день не уйдет из памяти до конца жизни.
…Опять потекли трудовые будни. Увлекательная, интересная работа постепенно снова захватила целиком.
Скоро я понял, как ошибался, думая, что теоретические знания, полученные в школе и в училище, вряд ли мне пригодятся. При изготовлении различного рода червяков и червячных фрез с трапецеидальной и иной фасонной резьбой, которые мне часто поручали, то и дело приходилось вспоминать тригонометрию. Оказалось, что рассчитать и измерить, скажем, средний диаметр трапецеидальной резьбы невозможно без знания тригонометрических функций. (Конечно, это относится только к точным червякам и червячным фрезам класса 1, 0, 00. Обычные резьбофрезы и червяки можно делать и по шаблонам.)
Пришлось вытащить старые учебники и тетради и вспомнить геометрию и тригонометрию. С тех пор и до настоящего времени я не расстаюсь с тригонометрией. Теперь-то я знаю, что каждый квалифицированный токарь, если он хочет работать на уровне современной техники, должен знать математику, в частности тригонометрию, в пределах десяти классов средней школы.
Условия работы на опытном заводе были замечательные: идеальная чистота, масса света, чистый воздух. Курить в цехе не разрешалось. Через каждый час раздавался звонок — перерыв на 10 минут. Выключались станки, и все шли в большую светлую комнату с мягкими кожаными диванами и креслами.
Во время этих «перекуров» вели всяческие разговоры, по большей части на темы, не связанные с работой. Много лет спустя я понял, насколько полезны такие передышки. На 10 минут мы отвлекались от напряженной работы, давали отдохнуть рукам и нервной системе. Зато потом 50 минут все работали с большой отдачей. За эти 50 минут никто без дела не подходил к товарищу, не заводил беседы о прошедшем воскресенье, о рыбалке и т.д., никто не закуривал. 50 минут мы с увлечением делали телемеханику. Потом опять звонок — можно вытереть руки концами, расслабить мышцы и поговорить с товарищами.
Многие, в том числе и я, иногда использовали эти 10 минут перерыва для того, чтобы посоветоваться о работе с мастером, или с конструктором, или с более опытным товарищем по профессии. Конструкторы приходили к нам тоже только в эти 10-минутные перерывы.
За день было шесть таких перерывов, т.е. в общей сложности целый час. Стоимость этого часа доплачивалась из профсоюзного фонда. Такая система считалась тогда наиболее выгодной для производства.
Работа на опытном заводе захватила меня, я старался изо всех сил, радовался каждой новой удачно выполненной работе и не спал ночами, если что-нибудь не получалось.
В 1935 г. мы смотрели первую телевизионную передачу. Было это так. Мы остались работать вечером, так как шел очередной «запой». Мой вездесущий и всезнающий друг Иван подошел к станку и сказал: «Бросай работать, пойдем смотреть чудо!» И мы пошли в красный уголок, где уже собралось много инженеров, конструкторов и все начальство завода и института.
