Утром многим не терпелось взглянуть на моего ребенка, но мама сказала, чтобы первые несколько недель я не показывала ребенка никому, кроме тех, кому позволит она. Я удивленно спросила: «Почему? Ведь она такая красивая!» Лкетинга обругал меня, сказав, что я не должна говорить, что она красивая, это принесет несчастье. Чужим нельзя на нее смотреть, потому что ее могут сглазить. В Швейцарии люди гордо показывают своих детей, а здесь я должна прятать свою дочь и прикрывать ее головку кангой, если выхожу вместе с ней. Однако мне пришлось с этим смириться, хотя и против своей воли.
Три дня я почти безвылазно просидела с ребенком в темной маньятте, в то время как мама охраняла вход. Муж готовил праздник по случаю рождения нашей дочери. Для этого следовало зарезать большого быка. На праздник пришло много стариков, они ели мясо и благословляли нашу дочь. Мне достались лучшие кусочки, ведь мне нужно было набираться сил.
Ночью воины исполнили с моим мужем танец в его честь. Разумеется, их тоже нужно было накормить. Мама сварила для меня дурно пахнущую жидкость, которая должна была защитить меня от болезней. Пока я ее пила, все смотрели на меня и повторяли слово «Енкаи». После первого же глотка мне стало плохо. К счастью, большую часть этого отвара мне удалось незаметно выплеснуть.
На праздник пришел и ветеринар с женой. Я была очень рада их видеть. Они сказали, что соседний с ними дом освободился. Мысль о новом двухкомнатном доме с туалетом привела меня в восторг. На следующий же день мы съехали из нашего магазина-барака и переехали в домик, расположенный примерно в ста пятидесяти метрах от магазина. Для начала я произвела в нем тщательную уборку, а мама в это время сидела с нашей дочкой перед домом. Она так ловко прятала ребенка под своими кангами, что его совсем не было видно.
Люди снова и снова приходили в магазин с намерением что-то купить. Магазин выглядел пустым и заброшенным. Тетрадка с кредитами была почти вся исписана. Я понимала, что вырученных денег снова не хватит на грузовик, но в данный момент не хотела и не могла работать. Магазин оставался закрытым.
Каждый день до полудня я стирала пеленки, испачканные за предыдущий день. Вскоре на мои руки стало страшно смотреть. Там продолжаться больше не могло. Я нашла девочку, чтобы та помогала мне по хозяйству, прежде всего стирала пеленки. Так у меня оставалось больше времени на Напираи и готовку. Лкетинга нашел бывшую школьницу, которая примерно за тридцать франков в месяц согласилась приносить воду и стирать. Теперь я наконец могла насладиться общением со своей дочуркой. Она была очень красивая и веселая и почти никогда не плакала. Мой муж подолгу лежал с ней под деревом перед нашим домиком.
Постепенно я вошла в ритм, у меня выработался четкий распорядок дня. Девочка работала очень медленно, и я никак не могла найти к ней подход. Кроме того, я заметила, что средство для стирки очень быстро заканчивается, а наши запасы риса и сахара тают на глазах. Напираи, намочив пеленку, начинала громко плакать, и я заметила, что между ножками у нее краснота и сильное раздражение. Мое терпение лопнуло. Я объяснила девочке, что пеленки нужно полоскать так, чтобы смыть все остатки «Омо». Она выслушала это с полным безразличием и сказала, что за предложенные деньги ходить за водой на речку больше одного раза не будет. Рассердившись, я отправила ее домой. Лучше уж я буду стирать сама.
Люди голодали и стали нетерпеливы. Больше месяца магазины были пусты, и каждый день в наш дом приходили местные жители и спрашивали, когда мы снова откроемся. Но я по-прежнему не видела для себя возможности выйти на работу. Для этого нужно было ехать в Маралал и организовывать грузовик, а я очень боялась застрять на машине с ребенком. Коробка передач барахлила, замок зажигания был продавлен, многие детали требовали ремонта.
Однажды к нам пришел местный шериф и стал жаловаться на то, что люди голодают. Он знал, что в магазине осталось несколько мешков кукурузной муки, и попросил нас продать хотя бы их. Я неохотно пошла в магазин, чтобы пересчитать мешки. Муж пошел со мной. Когда мы вскрыли первый мешок, мне стало дурно. Сверху ползали жирные белые червяки, между ними копошились мелкие черные жучки. Мы открыли другие мешки, и повсюду нас ждала одна и та же картина. Шериф порылся в мешке и сказал, что это верхний слой, а внутри должно быть лучше. Однако я не решалась продавать людям такой товар.
Тем временем слух о том, что у нас есть кукурузная мука, разнесся уже по всей округе. В магазин повалили женщины, они были готовы купить и такой товар. Мы обсудили ситуацию, и я предложила раздать муку даром. Местный шериф мое предложение отклонил, сказав, что это немедленно приведет к убийствам. Он посоветовал продать муку по самой низкой цене. В магазине и вокруг него уже собралось не менее пятидесяти человек. Они нетерпеливо ждали, приготовив мешки и пакеты. Я не могла заставить себя залезть в мешки, так как при мысли о червяках мне становилось плохо. В конце концов, у меня был маленький ребенок. Я пошла домой к маме, чтобы спросить, где старший брат Лкетинги. Он оказался на месте и пришел со мной в магазин. Мы подоспели как раз вовремя. Шериф сдерживал натиск людей, а Лкетинга продавал муку. Каждому покупателю разрешалось приобрести не более трех килограммов. Я взвешивала муку и рассчитывала покупателей, мужчины наполняли тары клиентов неаппетитным товаром. Мы работали как сумасшедшие и радовались, что шериф в силу своих возможностей следит за порядком. В восемь часов вечера все мешки были распроданы, и мы падали с ног от усталости. Зато в кассе снова появились деньги.
Закончив работу, я в кромешной темноте помчалась домой к ребенку. Я очень волновалась, ведь я не прикладывала дочку к груди уже шесть часов, и не сомневалась, что застану ребенка в слезах. Однако из маньятты доносился вовсе не детский плач, а пение мамы. Я забралась в хижину и в изумлении увидела, как моя девочка сосет огромную длинную черную грудь мамы. Я смотрела на них во все глаза, не в силах произнести ни слова. Мама засмеялась и протянула мне моего голыша. Услышав мой голос, Напираи громко расплакалась, но, нащупав грудь, сразу успокоилась. Я никак не могла оправиться от изумления и не понимала, как маме удалось так долго успокаивать ребенка своей пустой грудью.
В скором времени пришел мой муж, и я рассказала ему о случившемся. Он рассмеялся и сказал, что здесь это нормально. Сагуну тоже отдали маме совсем маленькой, здесь так принято. Первая дочь сыновей достается маме как помощница по хозяйству. Мама вскармливает ее практически с самого рождения своей грудью и коровьим молоком. Я посмотрела на свою девочку, грязную и пропахшую дымом. Я знала, что никогда никому ее не отдам.
