«Поединок талантливой одиночки с судьбой» – так обозначила актриса тему фильма в книге «Люся, стоп!». Ее увлекла и эта редкая возможность «играть большим куском, в котором и слезы, и счастье, и торжество, и пустота… И надо не забыть мизансцену. И надо попасть в свой свет. И надо не испортить кадр, вдруг не попав на „точку“, нарисованную мелом. И надо не забыть текст. Ого, какая там, внутри, работа! И сохранить ритм. Химия, физика, математика, космос!» И она отдалась увлекательной актерской импровизации, как всегда, азартно, но на этот раз без оглядки на вечно настороженного зрителя: имеющий сердце да услышит!
Это странный фильм – кажется, что режиссер его не контролирует вообще. Такой опытный мастер, как Швейцер, не видит опасной доверительности многих сцен, когда слишком легко спутать игру с душевным стриптизом и слишком велик соблазн перенести сыгранное актрисой на ее личность. Когда почти исчезает грань между феерией великолепного мастерства, эстетическим наслаждением от него и ощущением обнаженно-интимной исповеди, открытой для обывательских пересудов. Он наверняка даже стремился к этому, понимая, какой мощи бомбу закладывает в картину, и не очень заботился об остальном – о том, например, как неожиданно и странно смотрятся в этом монофильме возникающие в финале невнятные люди, которые просматривают «кинопробу», или невесть откуда явившаяся в кадре жующая обезьяна. Фильм более чем несовершенен, и его вообще нельзя смотреть в кинотеатре – только на телеэкране. Но если его посмотреть так же, как он снимался, – на одном дыхании, – он потрясает. Гурченко нигде более не разворачивала свое дарование так отчаянно, многогранно и полно, словно спеша доиграть все недоигранное, – иногда ее здесь просто трудно узнать.
Она в этом фильме ближе всего к тому зрительскому счастью, которое я не раз испытывал, наблюдая и слушая ее в жизни: в летучих, на миг возникающих актерских импровизациях можно за пару минут увидеть сразу с десяток персонажей, цепко срисованных с типажей из жизни, и это настоящий пир совершенного, всемогущего, торжествующего лицедейства. В фильме «Послушай, Феллини!» вот именно так, мимолетно, возникают на миг образы Феллини и Джульетты Мазины, Марчелло Мастроянни, Любови Орловой и даже Уиллиса Конновера из передачи «Голоса Америки» «Music USA» – звезд, которых она боготворит и которым дарит это свое трепетное «приношение» без особой надежды быть услышанной – «для своих»: «Я ведь ужасная обезьяна, с детства передразниваю всех». Она в этом фильме – великая клоунесса, чей диапазон – от мюзикла до трагедии.
И все это ухнуло в пропасть. Что делать с таким фильмом, никто не знал. Смотреть полуторачасовой монолог в кинозале попкорновая публика не станет. Картину показали в Сочи на фестивале «Кинотавр», но Гурченко почему-то позвали, когда фильм уже прошел, и его представила другая актриса, – Люсю это больно укололо, она развернулась и улетела домой. Показали на фестивалях в Риге и на родине Феллини в Римини, любезно предложив актрисе лететь туда за свой счет. Такого с ней еще не случалось, и во всем этом она чувствовала издевку.
А это просто утверждалась и крепла, входила в привычку эра всеобщего пофигизма. Киноискусство на глазах превращалось в разновидность шоу-бизнеса. И в роли перчатки, которую выбросили за ненадобностью, оказалось все лучшее в нашем кино. Все его навыки, наработанные за десятки лет, оказались неконкурентоспособны перед хлынувшей на экраны заокеанской продукцией: там грохотали совсем другие ритмы и бюджеты. Число снимавшихся фильмов быстро стремилось к нулю, потом их диаграмма стала напоминать температурную кривую больного тропической лихорадкой – но, уже совершенно независимо от размаха производства, эти картины почти никто не видел.
Замолчали практически все наши классики кинорежиссуры. Исчезли с экранов популярные актеры. Все недавнее как-то разом отодвинулось и стало невидимым. Гурченко теперь снова, как когда-то, в самые трудные годы, снималась в эпизодических ролях. Чтобы заработать, много концертировала. И вернулась к театру. Она тогда участвовала в нескольких антрепризах – запомнилась блистательно, бравурно сыгранная ею роль в пьесе Бернарда Слэйда «Чествование», поставленной Леонидом Трушкиным в Театре Антона Чехова. Но после неудачи с «Недосягаемой» Сомерсета Моэма ушла из антрепризы Трушкина, честно доиграв гастроли. Не театральная актриса! Сама признавалась: играла плохо.
И наконец-то осуществила свою мечту – сыграла в паре мюзиклов, поставленных с помощью продюсера Сергея Сенина, ее мужа. Запомнился спектакль «Бюро счастья», от которого остался диск – слушать его и сладостно, и очень грустно.
Казалось, там все было, как она хотела. Она любила музыку чувственную, музыку больших страстей. Любила гармонии насыщенные, плотные, любила симфоджаз, живой и трепетный, который к моменту, когда она пришла в кино, под напором электроники почти совсем выходил из моды. Композитор Виктор Лебедев написал такую музыку. Она немного напоминала его же мелодии из фильма «Небесные ласточки», что тоже можно было считать верностью ее музыкальным вкусам, ее лейтмотивам, ее темам.
И мотив одиночества, и мелодии быстро истекающей жизни, и шепоты неумирающих надежд. «Жизнь как дым» – центральный шлягер спектакля: «Что за память у меня: помню все, что унеслось как дым, – ну как мне жить такой с моей ночной тоской?..»
И даже это – все о ней, о ее страхах, ее комплексах: «Как мне жить – в мире от измен темно…»
«Люди… умирают… от одиночества, – говорит она медленно, в разрядку, замирая на каждом слове, в центральном монологе героини в возрасте последних безумных надежд. – Город полон одиночеств. Их только надо услышать…»
Мюзикл играли в огромном зале Дворца молодежи на Комсомольском проспекте. Он прошел недолго: его эстетика Москве казалась еще более несовременной, чем название проспекта.
«Что же ты молчишь, Москва?..»
Те же люди, которые прежде мне сочувствовали, теперь не скрывают иронической ухмылки: «Что-то ты без конца снимаешься, не много ли?» Что тут ответить? Что человек, перенесший блокаду, на всю жизнь панически боится голода. И ни за что не выбросит кусочек хлеба. Он его спрячет, превратит в сухарь, сбережет. Я боюсь выбросить кусочек хлеба. Ведь меняются люди, вкусы, время… А вдруг завтра опять затяжная блокада? Говорите, милые люди, говорите. Я буду вам кивать и поддакивать. Но работать буду. Пока есть работа и силы…
Из книги «Аплодисменты, аплодисменты…»
Последним фильмом Людмилы Гурченко стали «Пестрые сумерки». Вот уж идеальный пример отчаянной борьбы за то, чтобы сохранить профессию любой ценой, пусть даже в одиночку. Нет продюсеров– станем продюсерами. Нет спонсоров – снимем на свои. В этой картине все, до последнего штриха, вложено, сложено, придумано, выполнено и оплачено самой Гурченко и ее мужем, продюсером Сергеем Сениным. Когда однажды пришла убрать квартиру домработница, она в испуге стала звонить актрисе: «Людмила Марковна, вас, кажется, обчистили!» Потому что почти вся мебель была вывезена на съемочную площадку. Свои платья, свой реквизит.
