Вечером Машка сказала, что ей больше всего понравился этот балкончик и то еще, что в этом доме жил “маленький Алексейчик”.
Вошли во двор— грязный, “захламленный” и все-таки знакомый до последнего камушка.
У папы самым буквальным образом замирало сердце.
Маленький мальчик на трехколесном велосипеде (папа вспомнил себя в этом возрасте, на этом же месте и на таком же велосипеде) с места в карьер сообщил папе:
— Сегодня пожарные приезжали!
— Пожар был?
— Ага.
Недаром, значит, папу потянуло в эти места.
По Лермонтовскому дошли до Балтийского вокзала. По пути, на Покровской площади и на Лермонтовском, заходили в какие-то кофейни, ели крутые яйца, пирожки, пили тепленький кофе.
От Балтийского до Финляндского ехали на метро. И вечером Маша по секрету сказала маме:
— Все-таки больше всего мне понравилось метро.
* * *
Светский разговор за столиком кафе:
— Ты знаешь, папа, Сяо-Сяо хотя китаянка, она очень любит украинский борщ. И, абарот, не любит лягушек.
Сяо-Сяо— это кукла.
* * *
На днях мы были в садике, где Маша играла с девочками в пятнашки (палочку-выручалочку). Девочки считались. В считалке такие слова:
Здравствуй, попочка-дружок,
Сколько стоит пирожок?
На следующий день я говорю:
— Как это звали девочку, с которой мы играли? Которая считала.
— Таня! Плохая девочка!
— Почему?
— Говорит “попочка”.
Понятия не имела, что попочка— это попугай.
11.9.61.
Сейчас только хватились: батюшки, ведь Машка уже вышла из возраста “от двух до пяти”!.. Вышла, следовательно, если верить Чуковскому, из периода гениальности и перешагнула, если верить Макаренке, через ту черту, когда уже завершено основное воспитание ребенка.
Но мы, несмотря на это, еще пытаемся воспитывать ее.
12.9.61.
Сидели вчера в Дивенском садике. Впрочем, сидел я, а Машка играла— или, вернее, делала попытки вступить в игру с незнакомыми девочками. Да, не скрою, отцовское сердце больно сжималось, когда он видел издали, как Машка подбегает к компании девчонок лет по шесть-восемь, что-то им говорит (“Девочки, можно с вами поиграть?”) и тотчас отходит в сторону. По-видимому, ответ этих высокомерных девиц гласил:
— Иди, иди, карапет, без тебя обойдемся.
Машка возвращается ко мне. Я ее не расспрашиваю, она тоже ничего не говорит. Только говорит:
— Лучше я здесь посижу. Одна поиграю. С Люсенькой. Это даже интересней.
Люсенька— это кукла.
Неправда, что с Люсенькой интересней, чем с живыми девочками. Через пять минут— опять:
— Папочка, можно, я с этими девочками на качелях покачаюсь?
Наконец она находит себе товарища. Мальчик. Школьник. Лет одиннадцати-двенадцати. В ученической фуражке. Вижу, ведет этот парень, тянет за веревочку деревянный грузовик, сзади гордая и счастливая бежит Машка, а в кузове грузовика сидит, покачиваясь, ее Люсенька.
* * *
На днях, когда мама утром во время гимнастики рассказывала ей об олимпиаде и говорила о разных странах, Машке очень понравилось слово “СССР”.
Много раз на дню— ни с того ни с сего, но звонко, с аппетитом:
— Эс-эс-эс-эр! Эс-эс-эс-эр!
* * *
Не помню, по какому случаю, зашел у нас разговор о моей книжке “Часы”.
Ах, да, вспомнил! Звонила Г.В.Антонова, мой редактор, просила зайти, посмотреть рисунки к этой книге. Я собирался идти с Машей. А ей не хотелось. Я объяснил ей, зачем мне нужно. И стал рассказывать сюжет “Часов”. Показал старое издание с литографиями Пахомова. Она стала умолять:
— Папочка, прочти!
Думал, не выйдет ничего. Книга все-таки не на пятилетних.
И что вы думаете: слушала! И дальше просила читать.
Правда, пересказать не может, но она не может пересказать и “Девочку Машу” Введенского[ 16 ], и “Золушку”, и “Дюймовочку”.
Продолжение было обещано вечером. Вечером пришла ко мне— заставила читать.
Сцену в ванной слушала так, как слушают ее обычно ребята,— давилась от хохота.
Невольно зашел у нас разговор о том, что такое детский дом, что такое сирота и тому подобное.
Объяснил разницу между детским домом и детским садом.
Наговорил лишнего, как потом выяснилось.
— Кто живет в детском доме?— спрашивает Машка.
— Сироты. У кого нет ни папы, ни мамы.
— А если только мамы нет?
— Тоже.
— А если папы нет?
— Тоже.
— А папа же может кормить ребенка?
Объясняю, что все люди работают и что большинство работает не дома, уходят на весь день.
— Но ведь кормить-то он может девочку!
Долго не могла уснуть. Плакала. Звала то меня, то мать.
* * *
— Мама, я тебе никогда не рассказывала веселую сказку? Рассказать?
— Расскажи, пожалуйста.
— Жил-был король. И жила-была королева... У короля было девять мальчиков и девять девочек. Король ходил на работу, а дети очень шумели. Потом, когда он приходил с работы, он брал детей гулять. У всех девочек были сумочки, а у мальчиков— машины.
Народ говорил:
— Это вы что, детский сад ведете?
А королева готовила обед на кухне.
14.9.61.
Вечером читал ей (у себя в комнате, пока проветривалась спальня) “Слона” Куприна.
Пришлось на ходу переписывать рассказ— так много там непонятного, чуждого, дикого для современного ребенка: и “я сам— хозяин дома”, и “в гостиной”, и “городовой”, и “я за все заплачу”, и торты, которыми кормят слоненка. А кроме того, девчонка в этом рассказе такая противная, что пришлось тоже на ходу подкрашивать, подрисовывать ее.
* * *
По-прежнему на каждом шагу: “Так и знала!”
— Так и знала, что ты так скажешь.
На днях мама у нее спрашивает (перед обедом):
— Ты вымыла уже руки?
— Так и знала, что ты так скажешь. А теперь ты скажешь: “Если не вымыла, то мой быстрее”.
17.9.61.
В парке Ленина девочка Оля с двухколесным велосипедом на толстых шинах. Девочка эта умеет считать до тридцати по-русски и до десяти по-английски. Машка слушала, слушала, не вытерпела хвастовства этой милой, в общем-то, девицы и начала загибать пальцы:
— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь...
Насчитала самостоятельно, то есть без подсказки, до сорока или даже до сорока пяти.
Я сказал:
— А теперь считай по-грузински.
— Как?! Я не умею.
— Эрти, ори...
— Это же гимнастика!
Понятия не имела, что это— цифры. По-грузински считает мама, когда занимается с нею гимнастикой. Слова эти пристегнулись к мостикам, приседаниям, к бегу на месте. И Машка думала, что эти “эрти, ори, сами”— что-то вроде аккомпанемента.
В саду нас настиг дождь. Насквозь промокли. Дома растирались и сушились.
* * *
Объяснил ей, что такое мясо.
