Я не знал, что серого человека с вялым рукопожатием больше бояться не надо. 1952 год стал временем сговора Берии и Маленкова. Сталин был настолько плох, что даже не мог сделать основной доклад на съезде.
Над Ворошиловым и Молотовым сгустились тучи «царского гнева». Проживи Сталин на месяц дольше – и два пламенных революционера сгинули бы во внутренней тюрьме МГБ.
Маленков и Берия сделали невозможное: убрали две сталинские тени – личного секретаря Поскребышева и начальника личной охраны вождя генерала Власика.
Теперь на их пути к власти стоял лишь один человек – сам Сталин. И только они знали, насколько серьезно он болен.
А страна жила своей обычной жизнью. Люди работали, выполняли очередной пятилетний план, ходили в гости и в театры, только по-прежнему боялись ночных звонков. Именно в 1952 году с московского Бродвея исчез человек, который гулял там каждый вечер. Был он высок, элегантен и весьма импозантен. Он шел, раскланиваясь с примелькавшимися столичными фланерами. И люди, с которыми он здоровался, вздрагивали от страха.
Это был министр госбезопасности Виктор Абакумов. Все знали о его преданности Сталину, поэтому Берия и Маленков сделали так, что его арестовали, а министром стал партработник Игнатьев.
Я приведу отрывок из его письма Маленкову и Берии:
«Со мной проделали что-то невероятное. Первые восемь дней держали в почти темной холодной камере. Далее в течение месяца допросы организовывали таким образом, что я спал всего лишь час-полтора в сутки, и кормили отвратительно. На всех допросах стоит сплошной мат, издевательство, оскорбления, насмешки и прочие зверские выходки. Бросали меня со стула на пол… Ночью 16 марта меня схватили и привели в так называемый карцер, а на деле, как потом оказалось, это была холодильная камера с трубопроводной установкой, без окон, совершенно пустая, размером два метра. В этом страшилище, без воздуха, без питания (давали кусок хлеба и две кружки воды в день), я провел восемь суток. Установка включилась, холод все время усиливался. Я много раз… впадал в беспамятство. Такого зверства я никогда не видел и о наличии в Лефортове таких холодильников не знал – был обманут… Этот каменный мешок может дать смерть, увечье и страшный недуг. 23 марта это чуть не кончилось смертью – меня чудом отходили и положили в санчасть, впрыснув сердечные препараты и положив под ноги пузыри с горячей водой».
Вот ведь удивительное дело! Не знал министр, как допрашивают арестованных его подчиненные. А может, забыл, как сам выбивал показания, работая старшим опером секретно-политического отдела НКВД?
Последний год сталинской эпохи. В Москве разгул бандитизма, жесткие допросы в Лефортовской тюрьме, невероятная гонка вооружений и ожидание новой войны.
И через много лет я часто вспоминал ушедший 1952 год. И не по тем событиям, что происходили в Москве, – бандитизм, интриги в Кремле.
В моей личной судьбе тоже произошло неприятное событие. Но тогда я этого не знал. В новогоднюю ночь на холодной террасе дачи в Болшеве я заступился за очкастого студента-международника, забыв, что слабые никогда не прощают тем, кто им помог. Послушал бы свою девушку, не полез защищать – избежал бы многих неприятностей в своей пестрой и не самой легкой жизни.
Вторая половина октября была теплой и яркой. Особенно это было заметно за городом. Я жил тогда в большой деревянной даче в поселке Салтыковка. Хозяева уехали проводить политику партии и правительства в далекие африканские джунгли, а меня ребята-сослуживцы пристроили туда жильцом и одновременно сторожем и истопником.
Каждое утро перед работой я топил печки-голландки, то же самое делал, вернувшись после трудового дня.
В моем распоряжении была огромная, относительно теплая застекленная терраса. Кроме того, мне оставили телевизор «Ленинград», старую радиолу и приемник «Телефункен» с огромным количеством пластинок Апрелевского завода грамзаписи и рижской фирмы «Беллакорд».
Можно было проехать три остановки на автобусе, но я шел пешком. Я шел сквозь осенний лес, и настроение мое улучшалось с каждым шагом. По дороге на службу я решил заглянуть в кафе «Водопад», тем более что закрывалось это замечательное место 1 ноября.
А кафе было действительно замечательное. Пристроилось оно на краю оврага, внизу с шумом падала вода из родничка.
Здесь можно было выпить пива и портвейна, который продавался в пятилитровых банках, и, конечно, водки, выдаваемой буфетчиком добрым знакомым. Фирменным блюдом была яичница с колбасой и цыплята, жаренные на вертеле, которых привозили с Кучинской птицефабрики. Любили мы с товарищами по работе зайти сюда и огорчить организм белым хлебным вином.
Еще не доходя до «Водопада», я почувствовал божественный запах жареного мяса. В кафе за столиками – пивными бочками – сидели мой добрый товарищ шофер-дальнобойщик Костя Журавлев и четверо работяг с машиностроительного завода.
На мангале буфетчик жарил натуральные шпикачки, а стол у моих знакомцев был завален вяленой рыбой, солеными огурцами и крупно нарезанной колбасой.
– Давай, давай к нам! – весело заголосили они. Я сел, один из работяг достал две поллитровки и лихо разлил по граненым стаканам.
– Ну, давай с праздничком.
– С каким? – удивился я.
– Как с каким? – загалдели мои собутыльники. – Никиту-кукурузника скинули. Давай.
Мы дали. Закусили степенно.
– А за что вы его так не любите? – спросил я.
– Ты, парень, не из наших, не из рабочего класса, ты статейки раньше писал, теперь порядок наводишь, а мы – работяги.
Он протянул над столом сильные мозолистые руки.
– Я этими руками себе уважение завоевал и семью кормлю. А что этот пидор сделал? Цены поднял. На молоко, мясо.
– На водку, – трагически вмешался Костя Журавлев.
– И то верно. Деньги настоящие поменял на фантики, раньше сотня была купюрой, а с десяткой нынче один раз в магазин зайти. А когда работяги пошли свои права качать, он их из пулемета…
– Вот мы об этом говорим и ничего не боимся. Это нам Хрущев дал, а при Сталине…
– А что при Сталине? – оборвал меня собеседник. – Он рабочих не трогал, он наш класс уважал.
Спорить с ним было бесполезно, и мы выпили.
Возможно, в этот же яркий осенний день в сторону Усова бежала маленькая «шкода» салатного цвета. Молодая женщина, управлявшая машиной, прекрасно разбиралась в географии подмосковного номенклатурного заповедника. Она остановила машину у самой главной дачи нашей страны.
А дальше начались заморочки. Офицеры КГБ, которые раньше охраняли человека, живущего на даче, теперь караулили его, поэтому получили строгий приказ никого не пускать к нему.
