Но к вахте подошла подруга, которая сама и пригласила посетительницу. Машину оставили у ворот и пошли по длинной дороге. Вошли в дом. В огромной столовой за таким же огромным столом сидел старый лысый человек и горько плакал. Еще несколько дней назад он руководил огромной страной и был Верховным главнокомандующим одной из самых боеспособных армий мира. Всего несколько дней назад…
А сегодня сквозь слезы он говорил, что шел по ленинскому пути, а соратники его предали…
Маленький эпизод отставки…
Он плакал от горя – его лишили власти и от обиды, жестокой и неожиданной, нанесенной людьми, которых он не очень-то и уважал.
«Если бы выставить в музее плачущего большевика…» – написал в свое время Владимир Маяковский.
Через десять лет эта молодая женщина стала моей женой и рассказала эту печальную историю.
Хрущев искренне и свято верил, что идет по пути, начертанному Лениным, как говорили ему всего лишь полгода назад соратники в день его юбилея – семидесятилетия.
Я хорошо помню этот знаменательный апрель. Портретов Хрущева не было, пожалуй, лишь на дверях общественных туалетов, а так они висели везде, напоминая забытые сталинские времена, которые так осудил юбиляр.
Все было. И очередная Золотая Звезда, и торжественные собрания, и организованное ликование в колхозах и на заводах… В колхозах тем торжественным апрелем мне побывать не удалось, а на заводах я был. Видел мрачных рабочих, слушавших потоки славословий, льющихся с трибун.
Они не простили юбиляру понижения расценок и повышения цен на мясо и молоко. В этот день можно было вспомнить и вырубленные яблони в деревнях, и сданных на мясо коров – после введения налогов на каждое дерево, каждую корову. На Востоке даже ишаков выгнали из родных дворов, и они слонялись по улицам селений.
Рабочие молчали, только группы скандирования, организованные из парткомсомольского актива, выкрикивали бодрые лозунги.
А на экранах телевизоров и в знаменитом документальном фильме «Наш дорогой Никита Сергеевич» соратники крепко обнимали юбиляра, сравнивая его с самим основоположником.
Они говорили, а заговор против «нашего» Никиты Сергеевича набирал обороты. Во главе его формально стоял Брежнев, а на самом деле политическую кашу варили комсомольцы, прорвавшиеся к власти во главе с Александром Шелепиным и Владимиром Семичастным. Два председателя КГБ, один бывший, а другой действующий, были огромной политической силой. Тем более что Шелепин, уйдя из спецслужбы, стал фактически вторым человеком в партии, ему подчинялись все органы партийного и государственного контроля.
Однажды показывали по телевидению очередной фильм о трудной судьбе Никиты Хрущева. Авторы постоянно педалировали мысль, что вся история со знаменитой выставкой в Манеже была спровоцирована врагами руководителя партии, чтобы поссорить этого смиренного самаритянина с интеллигенцией.
Полноте! С кем его хотели поссорить? С десятком художников и писателей? Никита Хрущев в мелочах был не из тех людей, которому можно было внушить чужое мнение. Ему действительно не понравились выставленные картины, и его мнение поддерживал президент Академии художеств Серов. А что касается молодых писателей, он их не читал и не собирался этого делать. Просто они, как любили говорить в те годы, не «разоружились перед партией».
Для руководителя КПСС подлинной интеллигенцией был зал, полный творцов социалистического реализма.
Мне в свое время пришлось увидеть этих людей вблизи и услышать их пламенные выступления. По заданию редакции я поехал в Театр киноактера, где собрались жаждущие крови Бориса Пастернака авторы трескучих поэм, романов о рабочем классе и трудовом крестьянстве.
Что они говорили! Мне даже не верилось, что эти люди именуют себя «инженерами человеческих душ».
И только выйдя на улицу Воровского, после завершения спектакля всенародного обсуждения, я понял, что все эти люди смертельно завидовали Борису Пастернаку.
Не они, а он получил самую престижную в мире премию за литературу – Нобелевскую и мировое признание, и именно это делало прекрасного поэта врагом творцов, объединенных Союзом писателей.
После своего юбилея Хрущев еще давал указания, которые старались по мере сил не выполнять, собирал совещания, ругал матерно соратников, а те, боясь, что не доживут на своих постах до дня переворота, восхваляли его политическую прозорливость.
Ему говорили о заговоре. Его предупреждали сын и бывший управделами ЦК КПСС Валентин Пивоваров. Но Хрущев вспоминал льстивые лица своих соратников и не мог поверить, что эта шваль способна на какие-то действия против него. Он не знал, что Брежнев и Семичастный даже серьезно обсуждали возможность его физического устранения. Проигрывали варианты: отравление, авиационная катастрофа и даже арест во время его поездки в Ленинград.
Но они сами испугались своих планов, особенно Семичастный, который был всего лишь типичным комсомольским интриганом. И они сделали ставку на дворцовый переворот.
Ранее такой переворот мог произойти на заседании президиума ЦК КПСС перед июльским пленумом. Тогда Хрущева спасли два человека: маршал Жуков и генерал Серов.
На этих людей Хрущев мог опереться в любое время, поэтому заговор развивался поэтапно: сначала отправили в отставку маршала Жукова, потом разжаловали и выслали в Приволжский военный округ генерала Серова. Хрущев остался один. Как ростовая мишень в поле.
Был еще один генерал, министр охраны общественного порядка Вадим Тикунов, но заговорщикам не надо было его убирать – Никита Сергеевич сам нажил в нем злейшего врага.
Глава государства вызвал к себе министра Тикунова. Не поздоровался, что, кстати, было в его манере, и сразу же начал орать на генерала:
– Ты кто, генерал-лейтенант?!
– Так точно, – пролепетал генерал.
– А ты знаешь, как мы таких, как ты, разжалуем? Был генерал-лейтенант – станешь подполковником.
– Чем я провинился, Никита Сергеевич?
– Да у тебя в Москве воры хозяевами города стали. Обокрали квартиру моего помощника, кандидата в члены Президиума ЦК. Срок тебе десять дней. У меня все.
Вадим Тикунов был человеком не сильно храбрым, а тут такое услышать от самого Хрущева!.. Когда Брежнев расформировал МООП и создал МВД СССР, генерала Тикунова отправили советником в Болгарию. Там, крепко выпив, он и передал в красках разговор с Хрущевым.
Тикунов приехал на Огарева и вызвал начальника МУРа полковника Волкова. Он не кричал и не ругался, а просил главного московского сыщика раскрыть кражу на Кутузовском.
Волков не стал докладывать министру, видимо не желая расстраивать его, что обнесли квартиру на Кутузовском точно так же, как еще пять квартир весьма солидных людей.
