Он глядит на нее и хорошо думает о ней. Он не знает толком ее работу. Не расспрашивает о работе. Знает только, что эта хрупкая женщина бывает крепкой при решении участи людей. Он знает доброе ее сердце и знает ее справедливость в таких решениях. Он замечает новые морщинки на переносице и думает, что и сам становится все белее.
В Калуге их встречает Саша, старинный — еще с институтских времен — друг. За скуластое лицо Сашу звали Монголом. Монгол не стал инженером. Монгол — художник. И хороший художник. Его пейзажи не раз хвалили на выставках. Когда-то о Саше он ей рассказывал. Она вспоминает об этом при знакомстве у вагона.
Саша — с машиной. Их везут по ночному городу. Он кажется праздничным. Всюду огни, огни…
В гостинице заказано два номера. Пока она располагается в своем, он и Саша накрывают в его номере стол. Она приходит с астрами, когда на столе готовы бутерброды, порезаны помидоры (их приносит Саша), наломан шоколад.
Они выпивают за встречу. За знакомство.
Саша торопится уйти. Дескать, вы устали с дороги. Они не отпускают его. Им хорошо с Сашей. Он рассказывает о Калуге. Завтра они непременно посмотрят город.
Наконец Саша уходит. Они провожают друга до выхода из гостиницы. Возвращаются в его номер.
Он обнимает ее, касается щеками ее щек, целует.
— Ну, здравствуй!
— Здравствуй! — шепчет она и, закрыв глаза, прижимается к нему.
Утром он просыпается оттого, что чувствует на себе взгляд. Она приподнимается на локте и смотрит на него. Смотрит такая, как есть. Сейчас она только умоется и причешется. Ей не надо никаких красок. У нее все свое. Он любит ее и за это.
— Здравствуй! — шепчет она и щекочет ему ухо и шею своими упругими каштановыми волосами.
— Здравствуй! — отвечает он и целует ее волосы.
За завтраком в буфете они легко иронизируют друг над другом. Они много едят. И это, оказывается, смешно.
В одиннадцать звонит Саша. Через полчаса они встречаются с ним в вестибюле гостиницы. Саша возит их по городу. Потом они переезжают реку, поднимаются на гору и любуются осенним городом. Потом едут в музей-квартиру Циолковского. В музей вот-вот прибудут иностранные гости. Никого не пускают. Но Сашу знает директор музея. Саша говорит, что он тоже привез важного гостя, — Саша имеет в виду его, известного инженера и лауреата. Их проводят в музей, и они в восторге от музея. С радостью накупают открыток — для всех-всех, прежде всего для своих ребят.
Потом они едут в музей космонавтики. Потом наслаждаются видом лесных далей.
К двум часам Саша везет их к себе. По пути заезжают в магазины. В промтоварном покупают детям шкатулки и сборный корабль, в продуктовом — водки, сухого вина. И конфет. И еще чего-то.
Обед проходит весело и шумно. Она трещит без умолку. Помогает во всем Сашиной жене с таким рвением, как будто сто лет не была на кухне. Он с радостью отмечает, что Сашина жена и сам Саша восхищены ею, простотой ее и обаянием. Он гордится собой за это, хотя никому бы в этом не признался.
После обеда они едут куда-то за город. Останавливаются на крутом буром обрыве со старыми дуплистыми ветлами над рекой. Все долго и молча смотрят, как вода уносит падающие багряные листья. В Саше заговаривает художник.
— Вы бы мне попозировали, а? — просит он ее.
— Нет, Сашенька, извините. У меня не хватит терпения.
К вечеру они снова в городе. Прощаются с Сашей. Переполненная впечатлениями, она целует Сашу.
В номере она рассматривает шкатулку для своей младшенькой. Представляет, как та будет рада подарку. Как ляжет спать со шкатулкой. Как будет складывать в нее свои фантики — обертки от конфет и жевательной резинки.
— А вот это твоему художнику, — подает она ему фломастеры. — Саша сказал — очень хороши.
Он не заметил, когда она купила их. Он смотрит на нее с благодарностью за память о его сыне.
Ночью она срывается в плач. Срывается внезапно и рыдает навзрыд.
— Ну, пойми же, мне хорошо с тобой. Но почему т а к? Почему? Завтра же надо возвращаться в ложь, в расчет, в укоры, в холод. Не хочу! Не хочу-у-у! Кого мы обманываем? Не их. Себя! Себя-я!
Она вскакивает, откидывается к стене. Ему видны слезы на ее щеках.
— Мне хорошо, ты слышишь? — кричит она. — Не хочу уходить от тебя! Не хочу!
Он сжимает ей руки. Он молчит. Он может сказать ей то же самое.
— Боже мой, но Дашка любит его! И я не могу ее лишить любви! Почему т а к? Господи!..
Он обнимает ее. Постепенно она успокаивается.
— Ой, какая я дура! Я же счастлива, что люблю тебя! У других и э т о г о нет. А я счастлива! Счастлива! Пусть хоть т а к! Прости меня!..
Он может сказать ей то же самое.
Утром они расстаются с Калугой. Саша провожает их до вокзала.
В электричке едут притихшие и молчаливые.
— Слушай, я забыла у тебя астры, — говорит она грустно.
После паузы:
— Ну и пусть. Кого-то поселят. Может, он обрадуется? Правда?
Он молча смотрит на нее. Он хочет запомнить ее.
В Москве они прощаются в метро. Прощаются до следующего их праздника. Когда он будет — они не знают. Верят только, что будет.
1980
Смотрю на часы — они, кажется, стоят. Поднимаю руку с ними к уху — тикают. Снова всматриваюсь в секундную стрелку. Она нервно бежит по циферблату. Это бежит время. Бежит моя жизнь. Бежит, ни на мгновение не останавливаясь.
Мысль об этом меня обжигает.
Сажусь за стол, успокаиваюсь и начинаю припоминать, все ли взял нужное в поездку. Вроде бы все. Продукты, водка, хлеб для Шуры… Да, чуть не забыл духи. Тоже для Шуры, флакончик «Красной Москвы». Нахожу его в столе и кладу в нагрудный карман пиджака. Теперь все.
До звонка Петра Федотовича семь минут. Черт возьми, забыл позвонить Володе Пешкову, чтоб он заказал предисловие к брошюре по садоводству. Затянул он что-то с предисловием. И Сашка Бобков тоже не сдает рукопись о добыче живицы. И сам я, шут меня знает, никак не сяду за статью, уже напоминал редактор.
Звонок в коридоре. Вот он, Петр Федотович! Бегу, открываю дверь. На пороге Вера Васильевна, соседка по квартире. Рыжий гномик с полной сумкой. Что это она вдруг звонит? Каждый из наших жильцов открывает сам.
— Простите, Михаил Петрович, но у меня ключ на дне сумки. Заложила свертками. А вы еще дома?
— А вы не дождетесь, когда я исчезну?
— Что вы? Просто… карасей захотелось.
Она выжимает из себя подобие смеха.
Только возвращаюсь к себе в комнату — снова звонок. На часах ровно четыре. Это уж точно Петр Федотович. Он, как всегда, приходит минута в минуту.
