— Нет, не получила, где-то перевод затерялся.
— Плохо. Нужна лошадь и пролетка, без них нам не уйти.
— Вот деньги, возьмите. Я достала их у товарищей, думаю, что шестьсот рублей хватит?
— Конечно, хватит, спасибо вам, Вера Николаевна! — Халтурин спрятал деньги и поднялся.
— Я провожу вас до вокзала, а то мало ли что…
Нет, Степан Николаевич, не надо, я боюсь навести шпионов и на вас. Вы помните Меркулова?
— Предателя?
— Да, да. Я сегодня встретила его на улице, кажется, он меня не заметил, но как знать? Так что идите домой, да осторожней, проверьте — не следят ли за вами.
Фигнер замолчала. Степан взял ее за руку и прямо посмотрел в глаза.
— Прощайте, Вера Николаевна! Поклон товарищам передайте, уж не знаю, свидимся ли когда?
— Ну, зачем так мрачно, Степан Николаевич. Я умирать не собираюсь, вы тоже, так что не прощайте, а до свидания. Как только покончите с генералом, в тот же день выезжайте в Москву, адреса вы знаете.
Халтурин ушел. Ночной поезд увез Фигнер на север, а утром 11 марта в Одессу приехал новый агент Исполнительного комитета Николай Алексеевич Желваков. Клименко, встретив Желвакова в условленном месте, повез его на Приморский бульвар, где их дожидался Халтурин. День выдался чудесный, весна уже одела Одессу первыми побегами изумрудной зелени, солнце с утра еще не пекло, а только ласкало, море затихло, хотя и было по-зимнему черным, непроницаемым. Степан сидел на лавочке боковой аллеи и с наслаждением вдыхал свежий, пьянящий воздух, рассеянно наблюдая за фланирующей по бульвару публикой. В последние дни у него опять участились приступы кашля, особенно плохо бывало, когда на улице лил дождь и мокрый туман окутывал бушующее море. Тогда Степан задыхался, кашель рвал грудь, на губах появлялась кровь. Чахотка, которую не лечили, вконец источила организм Халтурина, и он прекрасно понимал, что дни его сочтены.
С приездом Желвакова нужно было собрать последние силы и целиком переключить все свое внимание на подготовку убийства Стрельникова.
Солнце стало припекать. Степан поднялся, чтобы пересесть на другую скамейку, и в этот момент увидел подходившего к нему Клименко в сопровождении молодого рослого человека.
— Знакомься, Степан, Николай Алексеевич Желваков.
— Ну, здравствуйте, рад, что вы, наконец, приехали, а то мы уже беспокоиться начали.
Желваков с интересом разглядывал Халтурина. Еще бы! Ведь о нем ходили легенды. Уж на что отец Николая, человек далекий от политики и очень трезвый в своих суждениях, а ведь и он готов был поверить в чудеса, особенно после того, как в Вятку наехали сыщики и стали допрашивать налево и направо всех, кто мог знать Халтурина. Николай как раз был в это время в Вятке и собирался в Петербург, где он учился на естественном отделении физико-математического факультета университета. Фантастические рассказы о человеке, взорвавшем Зимний, бесспорно, во многом содействовали принятию Желваковым решения стать членом партии «Народной воли». И вот теперь, познакомившись со своим героем, Желваков не мог не вспомнить одну из многих легенд о взрыве Зимнего. Пожимая руку Халтурину, Желваков рассказал:
— Степан Николаевич, в 1881 году я вылетел из университета за неблагонадежность и работал письмоводителем у присяжного поверенного Сермягина. Мой «благодетель» презабавнейший слух рассказывал мне по поводу взрыва Зимнего.
Халтурин было нахмурился, он не любил, когда ему напоминали о неудачном покушении, особенно если об этом говорили почти незнакомые люди. Но задорный блеск глаз Желвакова, его открытая улыбка заставили Степана усмехнуться.
— Опять какая-либо басня о чудо-богатыре, наслышан я о них, ажно неудобно делается, когда кто-либо, закатив глаза, восторгам предается. Так что я уж вас попрошу…
Желваков смутился.
— Николай Алексеевич, а сколько вам годков-то исполнилось?
Желваков был поражен этим вопросом. Он ожидал все что угодно, только не разговора о своем возрасте. Какое, собственно, дело этому человеку до того, что он молод. Да, ему едва исполнилось двадцать три года, но ведь и Халтурину только двадцать пять лет, хотя выглядит он сорокалетним. Заметив, что Желваков как будто обиделся, Халтурин улыбнулся тепло и приветливо.
— Мы с вами, Степан Николаевич, почти однолетки, да и родились по соседству, ведь я вятский. И вы, как я слыхал, тоже из тех мест. — Халтурин даже привстал. Он не забыл Вятки, скучал и беспокоился о родных, оставшихся там, и был бесконечно рад встретить земляка.
— Постойте, постойте, Николай Алексеевич, уж не вашего ли батюшку я знавал? Когда земличку, мне в наследство доставшуюся, братьям передавал-то, с ним дело имели, звать-то его не Алексеем Ивановичем, землемером он был?
— Он, Степан Николаевич. — Желваков был взволнован. Как-никак, а с земляком спокойнее идти «на дело», да и Халтурин сразу стал ему близким, почти родным человеком — ведь свой, вятский.
В это время Клименко перебил их и едва заметно кивнул головой в сторону центральной аллеи. По аллее, в сопровождении двух телохранителей, шел генерал Стрельников.
— Ну, Николай Алексеевич, вот вы в первый же денек и познакомились с живодером, смотрите хорошенько, каков он.
Стрельников пересек бульвар и направился в казарму № 5, где он проводил допросы арестованных.
Проводив его взглядом, Желваков обернулся к Халтурину.
— Давайте поговорим о деле.
— Не стоит толковать об этом здесь, на бульваре, кругом соглядатаи шныряют.
Халтурин был спокоен, он уже много раз встречал генерала, хорошо знал, что участь его решена, и теперь не хотел торопиться, чтобы впопыхах не испортить начатого предприятия.
На следующий день Желваков поселился в Крымской гостинице, где обычно останавливался Стрельников во время своих наездов в Одессу. Живя по соседству с прокурором, Желваков мог свободно наблюдать за ним, выяснить часы ухода и прихода, маршрут движения по улицам, привычки генерала.
Стрельников явно догадывался о том, что его жизнь в опасности. И, даже не замечая за собой слежки, генерал понимал, что народовольцы не простят ему казней своих товарищей, поэтому он всегда был настороже. Его редко можно было видеть на улицах города и то только в сопровождении своры телохранителей. Желваков уже было решил, что придется покончить с прокурором где-либо в коридоре гостиницы, а ведь это означало почти верную смерть для тех, кто совершит покушение: из гостиницы им не убежать. Но Халтурин, тоже наблюдавший за прокурором, заметил его пристрастие к французской кухне. Ежедневно, этак часа в четыре дня, Стрельников откладывал свои дела и спешил на Приморский бульвар, где по соседству примостился французский ресторан.
