«А на вокзальной платформе везде лежат больные. Они стонут и жалобным голосом умоляют: «Сестрица… ангел… помоги мне…» Просят дать им пить или еще чем-нибудь помочь. У большинства дизентерия. Больных и раненых спешно укладывают в вагоны. Надо освобождать вокзал. Такое величественное здание, с верхними мостами и галереями для переходов, надо подрывать, разрушать, чтобы не досталось неприятелю.
Все проносится, как страшной сон; нет ни одной души, кого бы я знала лично, никому нет дела до меня, и я сама забываю, что существую»…
При очередной встрече с Дмитрием на фронте он сказал ей: «Саша, мы видели с тобой за это время столько человеческих страданий, что жить обычной, прежней жизнью уже нельзя – поступай в монастырь». «Он чувствовал и раньше мое желание, но никогда об этом не говорил. А здесь, в такой обстановке, когда каждую секунду тебе грозит смерть, хочется высказать все самое нужное. Я была благодарна брату и радовалась за такое настроение его души».
В 1917 г., после смерти брата, героя Первой мировой войны, которого похоронили в Оптиной пустыне, А. Д. Оберучева «поступила в монастырь» в с. Шамордино. Один из старцев Оптиной пустыни о. Анатолий благословил ее служить на пользу обители. Монахиню Амвросию (так ее нарекли при пострижении) поселили в монастырской больнице, где она лечила насельниц обители. Открылась новая страница ее жизни – монахиню Амвросию ждали не только тяжелые испытания, но настоящий ад архангельских лагерей. «Как скорби переносить?» – спрашивала она у своего духовного наставника в Оптиной пустыни отца Анатолия. «Положиться на волю Божию. А о тех, которых считаем виновниками, думать, что они только орудия нашего спасения».
Со смирением принимала матушка все, что ей пришлось пережить. После революции были арестованы все батюшки, а потом и к ней на вокзале в Козельске подошли двое в военной форме – ее жилищем стала тюрьма.
«Из нашей группы по несколько человек разместили в разных камерах. Там были такие же нары, но людей очень много и очень тесно. Лечь можно было только боком, а чтобы повернуться – встанешь, завернешься одеялом и опять боком ляжешь. Мне дали опять место с краю, значит, у меня с одной стороны только доски. Конечно, это лучше. Но, к сожалению, из-за перегородки вылезает масса клопов и ночью спать почти нельзя. Когда прислали еще нескольких, то им пришлось лечь под нарами»
На допросе следователь говорил с матушкой Амвросией ласковым, дружелюбным тоном. Он зачитал, в чем она обвинялась – в агитации молодых девушек, привлечении к монашеству и организации общины (после закрытия Шамординского монастыря несколько монахинь жили в Козельске вместе на квартире). На что монахиня Амвросия ответила, что избегала всяких знакомств и вела самую уединенную жизнь. Следователь подтвердил: «Да, я знаю, знаю хорошо вашу жизнь. Вас можно обвинить только в немой агитации. Вас там знают и уважают. Вот врач – верующая, в этом безмолвная агитация». И добавил: «Вины у вас никакой нет. Скорее всего, вас освободят или дадут какую-нибудь ссылку в недалекое место. Лишь бы вы уехали отсюда, где вас уважают и так вам доверяют». Затем он заговорил мягким и нерешительным тоном: «Если бы вам… немного… (чувствовалось, что он подыскивает необидные выражения) изменить внешность…» «Я уже на краю гроба, могу ли я менять свои убеждения?» – сказала матушка и осталась верна себе.
После ареста матушку Амвросию (Оберучеву) долго держали в Смоленской тюрьме, потом сослали в Архангельск. Оттуда – в знаменитую «Макариху» близ Котласа – город ссыльных, затем в Великий Устюг, где заключенных держали в обращенном в каземат Троицком монастыре. И куда бы она не попадал – в тюрьму, в концлагерь, на лесоповал, глухую северную «командировку», откуда мало кто возвращался и пребывание на которой она описывает с леденящими кровью подробностями, – всегда оказывала медицинскую помощь всем нуждающимся.
Одинокая, измученная тяжелыми условиями ссылки на севере, она старалась никому не отказывать в помощи – и ссыльным, и местным жителям. Она поразительно напоминает Великую княгиню Елисавету Феодоровну, которая, будучи сама ранена, перевязала голову ближнему…
В своих «Записках о матушке Амвросии» монахиня Михаила попыталась описать «последние тяжелые годы ее светлой жизни».
«В 1931 году м. Амвросия находилась в Великом Устюге. Туда же приехала группа священников, высланных из московской тюрьмы. Приезжая в Великий Устюг, ссыльные сначала попадали в тюрьмы, организованные в разоренных храмах на берегу реки Сухоны. Начальство разрешило матушке оказывать помощь больным ссыльным. И она не только лечила, но, не щадя сил, помогала всем кому только могла – и телесно, и духовно.
Многим страдальцам она облегчала последние часы, даже минуты жизни. Сколько больных, брошенных и умирающих с отчаянием в душе получали от нее духовную поддержку и утешение! Некоторые из них, успокоенные и просветленные ее верой, скончались у нее на руках! Она даже успевала напомнить о «подготовке к вечности», как она выражалась, подсказывать слова молитвы и направить мысли к Богу.
В Великом Устюге матушка посещала древние храмы. Знавшие ее ссыльные видели ее погруженной в умиленную молитву. Он обратили внимание на то, что выражение ее лица всегда было исполнено мира, смирения и преданности Богу. Прибавлю к этому, что лицо ее всегда было озарено любовностью, отражавшей ту любовь к людям, которая постоянно горела в ее сердце». Ссыльные запомнили ее тихую согбенную фигуру; странствующую с палочкой по лесам и далеким полям навестить сосланных священников или больных. Встретив тяжело больного, она потом часто (иногда – ежедневно), невзирая на расстояния и преследования со стороны начальства, навещала его, носила лекарства и делилась чем могла; и все это – не щадя своих старческих сил. Встретив ее однажды, многие ссыльные запоминали матушку навсегда; все знавшие относились к ней с любовью и глубоким уважением.
В 1932 г. – ее опять выслали в Кичменский городок на берегу реки Юга, в 1933-м – в окрестности г. Сыктывкар. Здесь ждало м. Амвросию еще одно испытание – она жила вместе со ссыльными в окружении зырян – враждебных и грубых людей. Иногда в них кидали камни. Однажды ее выбросили из окна второго этажа. Она сильно ушиблась, но осталась невредима. По возрасту и состоянию здоровья она уже в Великом Устюге (куда ее опять переправили) получила освобождение. В 1935 г. вернулась в Москву, поселилась у своей племянницы в Загорске. М. Амвросии так хотелось найти покой после ссылки и стольких странствий. Но не было места, где можно было преклонить главу. Перед войной, в 1941 г., переехала в сырой холодный домик, терпела притеснения от сожительницы, грубо с ней обращающейся. За 1941–1943 гг. очень ослабела. Соседи, живущие через дом от нее, из милости варили ей крохи в печи. И она в любую погоду сама должна была ходить и брать у них для себя – горшочек, который ей оставляли, с полусырыми бобами или двумя картофелинами. Но она за все благодарила Бога. М. Амвросию многие знали, обращались к ней за помощью как к «врачу безмездному», т. е. не берущему плату. Друзья и знакомые из Москвы привозили ей небольшую помощь.
