Тут Слоним позволил себе вмешаться. Нет оснований полагать, что причиной его вмешательства была ревность, хотя спор и отмечен печатью соревнования. Он не оспаривал выводов аспирантки, но они свидетельствуют и о другом. Различие между вертикальным и горизонтальным положением сводится к разной степени напряжения мышц. Это новое обстоятельство дает ему, Слониму, право вернуться к опыту, проведенному на железной дороге, и усомниться, действительно ли одна только тормозная площадка пускает в ход механизмы, ускоряющие обмен веществ у кондуктора. Опыты в холодильнике показали, что не только извне — от рабочего места и внешней температуры — следуют сигналы к регуляторам теплообмена, они идут также изнутри — от напряженных мышц человека… Образуют же внутренние органы временные связи с внешним миром, почему бы отказать в этом мышцам?
Ей пришлось согласиться и на этот раз уступить.
Еще раз было доказано, что действие холода и тепла на наш организм контролируется органом, формирующим наше сознание, — корой больших полушарий. Властно вмешиваясь в обмен веществ, она гарантирует живому существу сохранность температуры его внутренней среды.
Давно пришло время вернуться в Сухуми, а увлеченный исканиями ассистент не помышлял об отъезде. Удачные опыты на площадке товарного вагона и в камерах холодильника внушили ему мысль обратиться к населению гор и лесов, к обитателям гнезд и берлог, чтоб в новых опытах решить, только ли человек и собака образуют временные связи с окружающей температурой или все живое на свете покорно этим связям как закону.
«После того как натуралист рассмотрит строение внешних и внутренних частей животного и найдет их применение, он должен отложить свой скальпель в сторону, бросить исследования, покинуть душный кабинет и уйти в чащу, чтобы там изучать жизнь животных», — мысленно сказал себе Слоним и без особых огорчений устремился не в природу, а в лабораторию. Он не забыл о Сухуми, он успеет туда, — сейчас Ленинград так же дорог его сердцу, как столица субтропиков. К его услугам здесь отряды обезьян, хищников, грызунов и возможность с помощью Быкова выяснять значение коры больших полушарий.
Итак, образуют ли организмы временные связи с окружающей температурой и в какой мере они этим связям покорны?
Опыты проводились по установившейся методике: животных оставляли в теплом или холодном помещении на три-четыре часа. Испытания повторяли до пятнадцати дней, затем камеру остужали или нагревали, чтобы решить, образовалась ли временная связь, то есть продолжается ли прежний обмен веществ в новой тепловой среде или одна перемена автоматически вызывает другую.
Опыты на обезьянах, лисицах, песцах и ежах, на голубях, шакалах и собаках подтвердили, что обмен веществ у них покорен временным связям. Господство высшего отдела центральной нервной системы над теплообменом исчезает, как только удаляют кору больших полушарий. Особенно наглядно происходила эта перемена у голубя.
Выработанные до операции временные связи с температурой опытной камеры исчезали у птицы, как только у нее удаляли большие полушария мозга. Поведение голубя решительно менялось: он становился беспомощным, утрачивал способность находить себе пищу, и его приходилось кормить и поить. Безразличный ко всему, что творится вокруг, голубь подолгу сидел неподвижно. Движения его становились однообразными. Исчезало представление о полезном и вредном. Начав хлопать крыльями или чистить перья, он долго не останавливался: чистил лишь небольшой уголок тела, пока не вырвет на нем все перья. Вместе с жизненным опытом птица лишилась способности образовывать временные связи. Сколько раз ни сажали ее в камеру, организм откликался стереотипным ответом: на холод — ускорением обмена веществ, а на тепло — снижением.
Исследователя ожидала серьезная неудача, одна из тех, что подолгу не забываются, оставаясь тягостным испытанием на творческом пути.
Белые мыши, кролики, крысы, морские свинки не образовывали временных связей с окружающей температурой и перестраивали свой обмен по мере того, как изменялась внешняя среда. И одомашненные грызуны, и дикие песчанки, привезенные в Ленинград, оставались верными своей природе. Семьсот опытов, проведенных на одних и тех же животных, убедили экспериментатора, что менее совершенные по своей природе ежи располагали механизмом, которого не было у грызунов.
Как это объяснить?
Ответ последовал не скоро, лишь спустя много лет. Слоним оставлял Ленинград с твердым намерением решить этот вопрос с глазу на глаз с природой. Что бы ни говорили, полагал он, великая лаборатория земли менее склонна к ошибкам, чем ее бледная копия, освященная в храме науки.
Слонима ждало в Сухуми серьезное испытание. Одна из сотрудниц встретила его неожиданной вестью.
— Я убедилась, — произнесла она, — что все разговоры о химической регуляции лишены всякого основания. Пусть это вас не удивит, — сочувственно добавила сотрудница: — ученые Запада давно пришли к заключению, что этой Химической механики нет. Все, что сказано о ней, с начала и до конца неверно.
Сотрудница не была одинока в своих сомнениях. Уже более ста лет физиологи расходятся во мнениях по этому вопросу и не могут прийти к соглашению. Один из ученых — находчивый француз — составил даже список сторонников и противников учения о химическом теплообмене и предложил решить спор большинством голосов.
Сотрудница подкрепила свои слова стопкой кривых, обрамленных внушительной колонкой цифр, и снисходительно добавила:
— Я всегда подозревала, что вы стоите на ложном пути.
Слоним спокойно выслушал ее, вспомнил, что сотрудница неравнодушна к иностранным авторитетам, чтит их суждения превыше всего, и приступил к проверке ее документации.
Проверка убедила его, что записи не содержат ошибок, работа проведена со знанием дела. Неоднократные опыты подтверждали, что обмен веществ у енотовидной собаки остается на одном уровне при температуре пять и двадцать пять градусов выше нуля. Потребление кислорода и выдыхание углекислоты не нарастает на холоде и не снижается в тепле.
— Каждый мыслящий физиолог должен был понять, — продолжала сотрудница, безразличная к тому, какое впечатление произведут ее слова на ассистента, — что рано или поздно с химической регуляцией будет покончено.
Был конец 1936 года — канун VI Всесоюзного съезда физиологов в Тбилиси, на котором намечался и доклад Слонима. Много опасений и надежд волновали тогда ассистента: как отнесутся ученые к его экспериментам, к попытке сочетать биологию с физиологией, не осудят ли они самые методы и результаты работ? И вот не угодно ли, на съезде ему нечего делать, все положения доклада в основе подорваны. Как их теперь защищать?
