Во всяком случае попытки осуществить этот план великий князь делал, как это видно из показаний Хабалова и Бьюкенена, осуществление же зависело не только от решительности, но и от реальных сил.
Ген. Хабалов на своем допросе следственной комиссии Временного Правительства показывал, что вечером 27 февраля им и верными правительству войсками был занят Зимний дворец. Между начальниками шел спор, где держаться – в Адмиралтействе или Зимнем – ген. Хабалов по стратегическим соображениям был за Адмиралтейство: «Адмиралтейство по своему положению дает возможность обстреливать три улицы: Вознесенский проезд, Гороховую и Невский проспект т. е. подступы от трех вокзалов». Во время этого спора «приехал во дворец великий князь Михаил Александрович, который в этот день был в городе (хотел уехать в Гатчину, но не мог выехать и приехал во дворец). Великий князь также высказался, что лучше не занимать дворец, причем он попросил и меня, и военного министра, обоих…» («Падение царского режима», т. I, с. 203). Очевидно, великий князь был посвящен в предмет спора. К сожалению, следственная комиссия, сама неясно представлявшая свою цель, не допросила подробно ген. Хабалова об участии в событиях великого князя.
Другое указание на то, что Михаил. Александрович принимал активное участие в событиях, имеется у Бьюкенена. В своих «Мемуарах дипломата» Бьюкенен пишет: «В среду 14-го числа великий князь Михаил Александрович, остановившийся в частном доме близ посольства, пригласил меня к себе. Он сказал мне, что, несмотря на то, что случилось в Бологое (задержание царского поезда), он все еще надеется, что император прибудет в Царское Село около 6 часов сегодня вечером; что Родзянко должен представить для подписи его величеству манифест, дарующий конституцию и уполномачивающий Родзянко избрать членов нового правительства, и что сам он, равно как и великий князь Кирилл Владимирович, дали свои подписи под проектом этого манифеста с целью подкрепить позицию Родзянко. Его высочество сказал, что он надеется увидеть императора вечером, и спросил меня, не пожелаю ли я что-нибудь ему сказать. Я ответил, что я просил бы только его умолять императора от имени короля Георга, питающего столь горячую привязанность к его величеству, подписать манифест, показаться перед народом и прийти, к полному примирению с ним» (Бьюкенен, «Мемуары дипломата», с. 133, изд. Гос издат). Конечно, к Бьюкенену Михаил Александрович ходил не ради его прекрасных глаз. Вопрос ставился чрезвычайно ясно. Хотели, пытались заручиться поддержкой Англии на случай проведения в жизнь программы буржуазного переворота. Первого марта Родзянко еще надеялся и боролся, великий князь помогал ему и добывал союзников.
164. По свидетельству Шидловского, вместе с Родзянко был позван и князь Львов (Шидловский, «Воспоминания», ч. II, с. 89).
165. Первоначальный текст акта об отречении Михаила был написан Некрасовым. Это утверждение Шульгина подтверждает и Набоков В. Д. и Милюков П. Н., но этот проект был, говоря словами Милюкова, «очень слаб и неудачен». Для редактирования проекта был вызван Набоков, по его предложению был вызван Нольде (Набоков, «Временное Правительство», с. 32).
«К нам же присоединился В. В. Шульгин, – пишет Набоков, – текст отречения и был составлен нами втроем, с сильным видоизменением Некрасовского черновика». (Набоков, «Временное Правительство», с. 32). Шульгин упоминает еще Некрасова и Керенского как принимавших участие в составлении манифеста.
166. Акт об отречении Михаила. – При составлении самого акта было необходимо решить ряд вопросов. Набоков так излагает принципиальные соображения, из которых они исходили и к которым пришли при составлении акта:
«Для того, чтобы найти правильную форму для акта об отречении, надо было предварительно решить ряд преюдициальных вопросов. Из них первым являлся вопрос, связанный с внешней формой акта. Надо ли было считать, что в момент его подписания Михаил Александрович был уже императором, и что акт является таким же актом отречения, как и документ, подписанный Николаем II? Но, во-первых, в случае решения вопроса в положительном смысле, отречение Михаила могло вызвать такие же сомнения относительно прав других членов императорской фамилии, какие в сущности вытекали и из отречения Николая II, с другой стороны, этим санкционировалось бы неверное предположение Николая II, будто он в праве был сделать Михаила императором. Таким образом, мы пришли к выводу, что создавшееся положение должно быть трактуемо так: Михаил отказывается от принятия верховной власти. К этому, собственно, должно было свестись юридически ценное содержание акта. Но по условиям момента оказалось необходимым, не ограничиваясь его отрицательной стороной, воспользоваться этим актом для того, чтобы в глазах той части населения, для которой он мог иметь серьезное нравственное значение, – торжественно подкрепить полноту власти Временного Правительства и преемственную связь его с Государственной Думой. Это и было сделано в словах: “Временному Правительству, по почину Государственной Думы возникшему я облеченному всей полнотой власти”. Первая часть формулы дана Шульгиным, другая мною». (Набоков, «Времени. Правит.», с. 33, 34).
Таким образом, при составлении этого акта, с одной стороны, старались оставить открытой дорогу к престолу другим членам семьи Романовых, с другой – усилить Временное Правительство на счет правых группировок, отмежеваться от революции и, связав Вр. Прав. с Думой, тем самым привлечь к нему и либерально-буржуазные группировки. Эти стороны акта оценил и Милюков. «Его этот текст удовлетворил, – пишет Набоков, – и, кажется, послужил окончательным толчком, побудившим его остаться в составе Временного Правительства». (Набоков, «Врем. Прав.», с. 36).
167. Текст, – пишет Набоков, – был мною переписан и через Матвеева представлен великому князю». Шульгин не упоминает этой фамилии, но говорит о секретаре великого князя. (Набоков, «Временное Правительство», с. 32).
168. Набоков описывает этот момент так: «… Было около 6 часов вечера. Приехал М. В. Родзянко. Вошел и великий князь, который при нас подписал документ. Он держался несколько смущенно, как-то сконфуженно. Я не сомневаюсь, что ему было очень тяжело, но самообладание он сохранял полное, и я, признаться, не думал, чтоб он вполне отдавал себе отчет в важности и значении совершаемого акта. Перед тем как разойтись, он и М. В. Родзянко обнялись и поцеловались, причем Родзянко назвал его благороднейшим человеком» (Набоков, «Времен. Правит.», с. 32, 33).
