После ужина механик, капитан третьего ранга Басурин, пригласил доктора к себе в каюту. Там уже находился командир БЧ-7, капитан третьего ранга Пряхин и артиллерист капитан-лейтенант Борисов. Знакомство состоялось еще за ужином, однако офицеры уточнили кое-какие данные из биографии доктора вообще и из флотской биографии в частности. И дали несколько полезных советов, суть которых сводилась к следующему:
– Несмотря на то, доктор, что ты – еще лейтенант, однако же являешься начальником службы, следовательно, компанию водить можешь только с командирами боевых частей. В случае, если будешь замечен в чаепитиях с командирами дивизионов или групп, из нашего коллектива будешь исключен, не будучи туда принятым.
Все, о чем говорим или будем говорить, все, что делаем или будем делать в нашем коллективе, должно умереть в нем. Никакой информации снизу. И вниз. Вся информация куда бы и кому бы то ни было, должна исходить от нас только после всеобщего обсуждения. Конечно, это не касается вопросов служебных.
Мысли механик излагал четко, не оставляя возможности двоякого толкования. Меня несколько обидело предупреждение об “информации снизу”, о чем я и заявил всему коллективу.
– Доктор, мы предупредили тебя честно и прямо, так что обижаться на нас ты не имеешь права. А то, что ты все же обиделся, – хороший признак. Мы, кажется, сумеем найти общий язык.
На сем и порешили. Ночь прошла без замечаний.
XXX
Назавтра, ровно в 11.00, я постучал в свою собственную каюту. Дверь открыл Ходжаев.
– Товарищ лейтенант, ваше приказание выполнено.
Я ахнул (про себя). Переборки сверкали нежно-голубым цветом эмали. Постель, заправленная совершенно новым комплектом простыней, была скрыта за новыми габардиновыми шторами. Такие же шторы скрывали от взора постороннего умывальник. Сейф на месте, аппарат ГКС, обозначенный красной сигнальной лампочкой (под питанием, значит), на месте. Холодильник на месте. Стол обтянут зеленым сукном и покрыт оргстеклом. В углу, на специальном столике, телевизор “Горизонт”, размер экрана 49 сантиметров по диагонали. Содержанием холодильника можно было не интересоваться. Открыв сверкающий изнутри белой краской рундук (шкаф), я увидел аккуратно развешанную на плечиках форму, выстиранные и отглаженные рубашки.
– Дружище Ходжаев; – обратился я к моряку, молча наблюдавшему за своим удивленным начальником, – подобной прыти я, честно говоря, не ожидал. Спасибо большое! Вот это по-товарищески! Спасибо!
– Разрешите идти?
– Идите. В 15 часов – построение. Начинаем службу.
– Есть!
В 14.45 в строю стояло восемь человек: три офицера, три матроса и два старшины. Один матрос, согласно докладу врача-хирурга, находился на вахте, дежурил в амбулатории. На мое приветствие подчиненные четко прокричали здравицу в честь начальника. Хорошо. Внешний вид личного состава. Отлично. Пока все отлично. Что впереди?
– Товарищи, – несколько волнуясь, начал я. – Нам предстоит несколько лет совместной жизни. Служба – само собой. Она известна и проста, как правда, хотя море и не балует своих сыновей. В этом вы убедитесь в первом же походе. Знаю точно. Совместная жизнь – дело гораздо более сложное и тонкое. Каждый из нас имеет свой характер, темперамент, свои взгляды на жизнь, свои национальные черты, свой запас дурости. Из всего лабиринта наших с вами личностей мы должны сложить единый целостный организм. Сразу хочу предупредить, что успех нашего общего дела будет зависеть от степени нашей доброты друг к другу. Далее. Я с уважением отношусь к годкам, так как их опыт и знание службы – клад для общего дела бесценный. Но если я замечу самое малейшее проявление годковщины, в какой бы форме оно ни выразилось, замалчивать и укрывать я ничего не буду. В службе основным принципом будем считать следующий: каждый несет свой чемодан. Одно дополнение к нему: если устанет несущий, товарищ обязан ему помочь. И последнее. Старшина второй статьи Ходжаев!
– Я!
– Выйти из строя!
– Есть!
– За проявленную инициативу и добросовестную работу по ремонту каюты № 26 объявляю вам благодарность!
– Служу Советскому Союзу!
– Встать в строй!
– Есть!
В холодильнике оказалось: колбасы твердого копчения две палки, колбасы полукопченой две палки, “севрюга в томате” четыре банки, фарш сосисочный – две банки, языки говяжьи в желе – две банки, варенье из лепестков роз – одна банка, вода минеральная “Ласточка” – пять бутылок. Стаканов оказалось шесть. По количеству командиров боевых частей. Опыт корабельной службы – великая вещь.
Совещание офицеров медицинской службы было назначено на 16 часов. Необходимо было выяснить обстановку по состоянию дел в медицинской службе, ближе познакомиться с офицерами, поставить задачи и наметить пути их решения. Судя по тому, что было отражено в медицинской документации, бегло просмотренной мной, дела в системе здравоохранения крейсера были неважными: ни боевая подготовка, ни повседневная работа даже спланированы не были. Помещения медблока, осмотренные мной, производили удручающее впечатление: вместо традиционного белого были выкрашены в тот же “шаровый” цвет. Можно было с определенной долей вероятности предположить, что бывший командир корабля страдал аномалией цветовосприятия, насаждая по всему кораблю “царство серых теней”. И только матросы производили отличное впечатление своей подтянутостью и безукоризненной белизной рабочего платья. Но в этом видна была невооруженным взглядом заслуга старшины команды Ходжиева.
В 15.55 офицеры-врачи прибыли в каюту начмеда. Окинув взглядом каюту, врач-терапевт произнес:
– Да-а, Петр Иванович, видно туго нам придется! Круто взят старт. Но... приятно.
Представим врачей.
Григораш, лейтенант, окончил Военно-медицинскую Академию им. С.М. Кирова с отличием, терапевт. На крейсере десять суток. Холост.
Романов, лейтенант, окончил ВМФ при ГМИ, хирург, служил на крейсере “Адмирал Сенявин”, на “Суворове” пять суток. Женат, один ребенок.
Холодов, окончил первый Ленинградский медицинский институт, стоматолог. Старший лейтенант. На крейсере полтора года, призван в ряды ВМФ на два года, женат, семья в Ленинграде, двое детей.
Три крупных специалиста отечественной военно-морской медицины ждали ценных указаний своего начальника, руководителя столь высокого ранга. Все были ровесниками, однако устав волею случая поставил одного над остальными, что, возможно, щекотало самолюбие последних. Ведь все же морально легче подчиняться старшему по званию и по возрасту, чем своему погодку: так и подмывает сказать: “Вася, не духарись!” Учитывая последнее обстоятельство, приказная командно-административная форма управления в данном случае могла не сработать. От первого впечатления друг о друге зависел успех дальнейшей работы. Бывает и так, что новый начальник, психологически неверно рассчитав первую встречу с подчиненным коллективом, получает приговор “мудак”. Все. Этот эпитет смывать со своего чистого имени придется годами. Подчинения своим приказам добиться можно, но взаимопонимания – нет, или очень трудно. В любом случае, распоряжения начальника анализируются его починенными, несмотря на уставное — “действия и приказы начальника не обсуждаются”. И если коллектив решил, что начальник “мудак”, то анализ его деятельности всегда будет окрашен в оттенок недоброжелательного злопыхательства, и в колесах его служебной карьеры всегда будут торчать палки. Успех начальника делают подчиненные специалисты.
