Инициатива заключалась в следующем: провести встречу нескольких молодых работников Службы с Филби на конспиративной квартире на Тверской, тогда улице Горького.
Собрали группу. Мы, ребята молодые, волновались. Вошли, представились Киму Филби, пожали ему руку. И первым вопрос Филби задал, может, и от волнения, как раз я: «Кем вы хотели стать, когда поступили в Кембриджский университет?» Ким улыбнулся: «Хороший вопрос!» С этого и началось. Получилось нечто вроде пресс-конференции. Интересно и познавательно.
Так и зародилась идея регулярно проводить такие вот, назову их, семинары. Занимался всем этим Михаил Петрович Любимов. Отобрали трех молодых сотрудников политической линии из английского отдела, в число которых попал и я. Плюс с нами «дядька-куратор» — оттуда же. Он, постарше и в ранге начальника направления, обязательно присутствовал на семинарах, а согласовывались все эти встречи и время занятий с контрразведывательным подразделением нашей Службы. И никто нашей линии политической разведки не мешал.
Самое первое занятие состоялось вскоре после дня рождения Кима — он родился 1 января. Нас с Юрой Кобаладзе, впоследствии ставшим руководителем пресс-бюро СВР и генерал-майором, отрядили искать подарок. Помните, каким небогатым был тогда выбор в Москве? Выполняя ответственнейшее поручение, мы обрыскали полгорода, сбились с ног и наконец где-то на Арбате, перед закрытием магазинов, с отчаяния купили настольные часы из самоцветного камня типа малахита. К изумлению, Ким оказался абсолютно счастлив подарком. Может быть, это недоступная нашему разумению высочайшая британская вежливость, засомневались мы? Истинную причину мы узнали, лишь попав к Филби домой: часы гордо отстукивали на ломберном столике из точно такого же камня. Так зарождалась чуть ли не телепатическая близость между Кимом и его учениками, о которой он впоследствии писал в письме одному из них.
Пикадилли на улице Горького
Мы заранее определяли какую-то тему: предположим, работа по парламенту, общение с прессой… Ким готовился всегда тщательно.
Руфина Ивановна потом поведала мне, что муж перед этими встречами волновался. И понятно почему. Для него это было очень важно. Он повторял: я приехал в 1963-м из Бейрута, будто переполненный котел. Не знал, как мне поделиться всей той информацией, которая у меня имелась. Думал, вот я в Москве, со мной будут встречаться, стану рассказывать и рассказывать всё, что знаю про английские и американские спецслужбы.
Но период этих, как мы их называем, дебрифингов оказался довольно коротким, да и формальным. Не мне судить, что там происходило в 1963-м. Оказалось, детали, подробности, все те данные, которыми обладал Филби, никого не интересовали. Как у нас говорят — всем было до лампочки.
Не могу этого понять! Возможно — подчеркиваю — возможно, в ту пору коллеги считали, что они всё знают и без Филби. Дали ему солидную пенсию, окружили вниманием, быт наладили — и уже хорошо.
Так же отнеслись к приехавшим раньше, еще в 1951-м, Гаю Бёрджессу и Дональду Маклину. Да, наверняка беспокоились за их безопасность. Но послать двух англичан в первый же год пребывания в незнакомой стране в провинцию да еще определить на далекие от разведки должности…
Считали отработанным материалом? Или никому в голову не приходило, что эти трое, а Филби особенно, являются ценнейшими источниками информации? Может, в ту пору не было у нас еще настоящих специалистов по дебрифингу?
Житье Филби в Москве в первые годы объясняет многое. Почему он тогда стал пить? Приехал, огляделся, увидел, что вокруг. Вы представьте: человек всю сознательную жизнь положил ради нас! Сражался за мировой коммунизм. Сколько совершил в войну и после. И вдруг Москва, 1963-й, обеспеченное существование и пагубное для него бездействие. Никогда не был Ким трезвенником, как и все англичане, потреблял алкоголь. А сэр Алекс Фергюссон, который столько лет главным в «Манчестер Юнайтед»? Он что — не поддает? Но руководит великим клубом, сидит себе прекрасно на тренерском месте. А у Кима основные неприятности в этом плане начались здесь. Руфина, на мой взгляд, героиня: спасла его от бутылки. Вот какую надпись по-русски нашла Руфина Ивановна после его кончины на папке с рукописью: «Если бы Р. Ив. убила меня, я подтверждаю, что довольно причин для этого… К. Ф.». (Передаю ее буквально, сохраняя стиль автора.) А Руфина помогла мужу избавиться от алкогольной зависимости. Слава богу, что пришло спасение.
В первые годы в Москве Филби никуда не пускали. В разведку — тоже. Иногда кто-то к нему приходил. Хотя, да, были билеты в Большой театр, машина, поликлиника…
Поначалу он из своего переполненного котла писал записки, меморандумы. Но они никуда и никому не шли. Вкалывал, создавая труды, которые никто не читал. Я сам от него это слышал.
Конечно, были у него кураторы. Но и что из того? Они-то что могли поделать? Да ничего. Общее настроение даже не в Службе, а в стране, попавшей в застой, такое, что ничего не надо. Вот уж застой, так застой…
Потом была встреча с Юрием Владимировичем Андроповым. И она, если не ошибаюсь, пусть всего и единственная, многое изменила. Жаль, произошло это не сразу после приезда.
Его стали привлекать к консультированию по линии активных мероприятий, и Ким был этим очень увлечен. Давали сложные вещи на рецензирование, и Филби писал свои точнейшие рекомендации. Однако годы уже катились ко второй половине 1970-х, и сколько же лет потрачено впустую.
Чуть позже специальным распоряжением Андропова его приравняли по содержанию к старшему офицеру, насколько знаю, к полковнику (а потом и к генералу. — Н. Д.). А он всю жизнь считал себя аттестованным офицером КГБ. Но никогда им не был. Могу здесь, конечно, ошибаться. Пенсия требовалась не только ему. Это чтобы потом, после ухода, была хоть как-то обеспечена жена Руфина, которая, отказавшись от всего ради мужа, была с ним постоянно. Но все шло медленно, не сразу.
Филби как-то на лекции для высшего руководства Первого главного управления обронил с сарказмом: у меня были официальные пропуска в штаб-квартиры семи ведущих спецслужб мира. Наконец, после сорока трех лет службы советской разведке я проник в восьмую по счету — мою родную.
К этому моменту он — уже 14 лет в Москве. Да, с ним поступили так. Выкручивайся, как можешь.
Насколько известно, Гай Бёрджесс закончил печально. А Дональд Маклин нашел себя: писал книги, научные работы, лекции… Помню, когда мы учились в специальном заведении, изучали его изданную в Москве монографию «Внешняя политика Англии после Суэца». Маклин сумел всё преодолеть! Превратился в крупного ученого и под псевдонимом С. П. Мадзоевский создал немало ценного. Мог бы проявить себя и такой яркий, исключительно талантливый человек, как Бёрджесс. Ведь в ту пору Англия с точки зрения политологии была изучена у нас слабо, мало кто исследовал английскую политику. Я писал диссертацию по англо-американским отношениям в Институте США и Канады в 1980-е годы и по собственному опыту знаю, насколько мало специалистов по этой стране, как немного политологической литературы о Британии у нас тогда издавали.
