– Неплохо! Вероятно, вы учились в одной из этих современных высших школ. А я учился в классической гимназии. Я выучил наизусть первые двести строк «Одиссеи» в знак уважения к великому творцу.
Он начал цитировать их – и я подумал о возвращении на Итаку.
Я рассказал историю об одном капрале из Саксонии, который воевал в России в 1917 году в составе бригады «Pfeil». Я встретил его в Шанхае в 1924 году. Он сбежал из Сибири через территорию Монголии, и красивая китайская девушка стала его Калипсо. Я не знаю, вернулся ли он когда-нибудь к себе на родину.
Вероятно, ему следовало бы попытаться добраться до Турции через Кавказ, так как путь до Итаки ближе от Стамбула, чем от Китая.
Подобно маленьким мальчикам, забившимся ночью во время бури в палатку, которую они установили в лесу, которые сами себе не желают признаться в том, что они напуганы, мы рассказывали друг другу истории о том, что мы будем делать после того, как вернемся домой. Добрая фея по имени Надежда обещала нам вновь вернуть все то, что мы потеряли. Париж, Пенелопа, дворец Прадо – все эти воспоминания из прошлого стали вожделенной целью отдаленного будущего.
– Я никогда не был во Флоренции!
– Я так и не закончил читать «Тристрама Шэнди»!
– Я никогда не видел Грету Гарбо!
– Я никогда не видел Тосканини в «Ла Скала»!
Вот таким образом, даже не представляя, что нас ожидает в будущем, мы рассказывали друг другу об ошибках и упущениях прошлого.
Нам надо было уничтожить всю документацию, и, по мере того как я страницу за страницей уничтожал свою записную книжку, я мог воочию видеть, как мое прошлое сгорает в пламени печи.
Антуанетта! Я навещал ее в Париже в 1939-м и 1940 годах и стоял перед закрытой дверью ее квартиры на Мон-Валерьен. Консьерж сказал мне, что она уехала в Америку за несколько дней до начала войны.
Доктор Чао Цецин! Мы вместе учились во Франкфурте, а в Пекине я был у него в гостях. Я могу забыть китайские иероглифы, которыми обозначается его адрес в Пекине, но я и так смогу его найти! Его семья жила в этом доме на протяжении 300 лет.
Капитан Финк фон Лабое! Вместе с ним я совершил первое в своей жизни морское путешествие. Наши пути с ним вновь пересекутся где-нибудь в портовой таверне в Антверпене или в Ла-Гуария.
Мы рассказывали друг другу сотни различных историй, которые неожиданно всплывали из самых потаенных уголков памяти. За короткое время все жизненные ценности изменились. Часы стали совершенно бесполезными, но каждый из нас натянул по две пары носков, один поверх другого. Мокасин показал нам, как еще и третью пару обернуть вокруг ноги; это помогало сохранить ноги в тепле, и, кроме того, еще одна пара оставалась про запас.
Необходимо было уничтожить все запасы водки; русским они не должны были достаться. Напившись, они могли натворить все, что угодно. Мы вылили сотню бутылок в раковину, которая находилась в бомбоубежище.
При входе туда мы закрепили большой плакат, на котором по-русски было написано «Госпиталь». По крайней мере, оставался хоть какой-то шанс, что они не станут поливать подвал из пулемета, перед тем как войти туда. Ранее один из госпиталей на некоторое время был захвачен русскими, и когда его удалось отбить обратно, то выяснилось, что с ранеными ничего плохого не случилось, но всех докторов они увели с собой. Нам рассказывали, что немецких докторов сразу же направляли в русские полевые госпиталяи, так как русские поняли, что при тех громадных потерях, которые они обычно несли, их собственные врачи не могли справиться с таким наплывом раненых.
На нашем попечении все еще оставалось двадцать раненых, в последнее время к нам почти не доставляли пациентов. Вряд ли перед нами оставались хоть какие-то боевые части. Во второй половине ночи мы погрузили наших раненых в машины скорой помощи, но водители смогли эвакуировать через порт Розенберга только двенадцать человек. Они привезли обратно восьмерых оставшихся, напрасно прождав в течение нескольких часов следующего транспортного судна в гавани. Причем все это время они находились под обстрелом. Восемь раненых: у нас было достаточно людей, чтобы унести их на носилках. Подбор персонала в нашем госпитале был просто великолепным. Ни о какой дисциплине даже речи не заходило, люди и так делали все, что было в их силах.
У меня и у Мокасина была румынская медаль, на которой имелась надпись «Крестовый поход против коммунизма», – ими нас наградил король Румынии. Мы никогда их не носили, и я вообще забыл о ней, но тут внезапно вспомнил. Выбросить медали! Но подобное решение показалось мне неверным, и я спросил Мокасина, что он об этом думает. Он ухмыльнулся:
– Не выбрасывать, а торжественно захоронить!.
Итак, по крайней мере, хоть эта проблема была решена.
На следующий день начался очень мощный артиллерийский обстрел, с которым мы ранее еще не сталкивались. Мы насчитали до 20 прямых попаданий в здание, и мы ожидали, что первые русские могут спуститься вниз по ступенькам нашего бомбоубежища в любой момент. Регау, которого трясла лихорадка, лежал в маленькой комнате на верхней койке, которые здесь были расположены в два яруса.
У нас все еще оставалась телефонная связь с внешним миром, и именно по телефону мы узнали, что русские предприняли крупное наступление на Хейлигенбейль после полудня, но оно было отбито. Это означало, что у нас в запасе оставалось, как минимум, 12, а может быть, и 24 часа.
Ночью пришел приказ, согласно которому все медики, имевшие квалификацию консультанта, могли покинуть Хейлигенбейль. Помимо Регау, который был главным психиатром группы армий, это также касалось главного хирурга группы армий и патологоанатома.
Я потряс Регау, чтобы разбудить его:
– Давай вставай. Ты можешь идти. Письменный приказ. Тебе зафрахтована каюта по правому борту на нижней палубе рейса Розенберг – Пиллау.
С большим трудом он спустился вниз с верхнего яруса и плюхнулся в кресло. Его веки закрывались сами собой, я пощупал у него пульс; температура была не менее 40 градусов по Цельсию. Он взглянул на меня:
– Мы так долго делили с тобой все беды и невзгоды, так что я не покину тебя и сейчас.
Я пытался переубедить его, но он оставался непреклонным.
Тем временем двое других офицеров уложили свои рюкзаки. С легким разочарованием я обратил внимание, что они заботятся о каких-то вещах в то время, когда они запросто могли расстаться с собственными жизнями. Один из них был блестящим хирургом в военной форме, а другой – блестящим патологоанатомом в военной форме. Но на самом деле никто из них не был настоящим военным.
Я опять подошел к Регау. Он сидел на столе, и Мокасин отпаивал его очень крепким кофе. Я начал ворчать на него:
