А в течение дня 19 августа был сущий ад. Как будто вся страна навалилась на нас. Руководители республик, краев и областей еще плохо понимали, что происходит. Многие звонили мне, чтобы сориентироваться. Помню, по нескольку часов кряду я держал в руках телефонные трубки.
Попытался сам связаться с Горбачевым. Понял, спецсвязь с ним заблокирована. Выходил на членов ГКЧП, уговаривая их выступить по телевидению и разъяснить, что же на самом деле происходит. Никто не согласился, сославшись на то, что вечером состоится пресс-конференция, вот ее и надо показать в прямом эфире. Один только Анатолий Лукьянов пообещал дать комментарий, но только на другой день. «Понимаешь, Леонид Петрович, — сказал он, — главная моя головная боль — срочно созвать Верховный Совет. На поиск их брошены наличные люди аппарата. Ведь у всех отпуска, разъехались по всему Союзу, а некоторые и за рубежом».
Многие общественные организации обращались с просьбами выступить по телевидению в поддержку ГКЧП. На телецентр прибыли более ста представителей «Трудовой Москвы», но их не пустили в здание. Руководители ряда союзных и автономных республик тоже готовы были заявить по ТВ и радио о своей готовности поддержать введение чрезвычайного положения. А некоторые даже прислали свои готовые телеролики. Среди них было, в частности, телеобращение Назарбаева.
По непрерывным телефонным звонкам складывалось впечатление, что большинство поддерживает ГКЧП. А вот московские власти заявили о другой позиции. Позвонил Гавриил Попов и попросил: «Мы с Лужковым вдвоем хотим выступить по телевидению и заявить протест. Дай нам такую возможность». Я горько пошутил: «Мужики, вас в телецентр не пустят, тут особый режим». — «Ну, тогда пришли к нам камеру, сам приезжай, и втроем вместе выступим против», — настаивал Попов. «И меня к вам не выпустят, мы ведь работаем под контролем». — «Ну тогда черт с вами, имей в виду — больше трех дней они не продержатся, а ты упускаешь свой шанс», — только и сказал на прощание Попов.
Вечером мы транслировали пресс-конференцию руководства ГКЧП. Ее ждали с нетерпением, тем более что предполагалось выступление врача по поводу здоровья Горбачева. Однако лечащий врач не выступил. А Геннадий Янаев, который вел пресс-конференцию вместе со своими сподвижниками, объяснил, что после выздоровления президент приступит к исполнению своих обязанностей, демонстративно подчеркнув, что Горбачев — его друг и они вместе еще поработают. Отвечая на вопросы, Янаев дал отповедь одному из журналистов, который задал бестактный вопрос по поводу якобы причастности Горбачева к продаже иностранным партнерам одного из нефтегазоносных районов — Тенгизского в Казахстане. Корреспондент расценил это чуть ли не как преступление. Янаев на это заметил, что эти слова никак не подходят к Горбачеву, что Михаил Сергеевич внес огромный вклад в перестройку.
Кстати, надо заметить, что во всех документах ГКЧП не было открытой критики Горбачева. Только в довольно мрачных тонах оценивалась сложившаяся экономическая ситуация в стране. Но ее и приукрашивать было невозможно.
В целом же пресс-конференция очень разочаровала. Печать какой-то неуверенности сквозила почти в каждом выступлении. Вечером я уехал на дачу. В программе «Время» вновь были прочитаны все документы ГКЧП. А потом последовал репортаж, сделанный Сергеем Медведевым с моего разрешения. Прозвучало выступление Ельцина. Дали мы и невнятное заявление Кравчука, украинского лидера.
Показ этих материалов вызвал резкие отклики. Как мне потом рассказывали, в редакции «Времени» телефоны просто разрывались. Звонки шли от Пуго, Шенина, других деятелей, и все резко критиковали программу. Мне тоже звонили на дачу срочно вернувшиеся из отпуска Дзасохов и Лучинский — главные идеологи в Политбюро. Они потребовали моей срочной явки в ЦК для объяснений по поводу медведевского сюжета. Я отбоярился, сославшись на крайнюю усталость.
На следующий день обстановка продолжала накаляться. Несмотря на жесткий режим, многие журналисты проталкивали по телевидению и радио сюжеты с критикой ГКЧП. Все это кончилось тем, что мне позвонил один из высокопоставленных деятелей КГБ и объявил, что у нас не телевидение, а решето, нет никакого контроля, поэтому они вынуждены на эфирные материалы поставить своих людей.
По-своему он был прав. Если бы и мои заместители были единой командой, которая заранее подготовилась выступить в поддержку ГКЧП, мы бы смогли соответственно успеть перестроить весь эфир, а не транслировать «Лебединое озеро». Объявив, например, на весь день телемарафон, мы открыли бы эфир для представителей разных слоев народа в поддержку чрезвычайных мер. Устроили бы телевизионные переклички от Калининграда до Владивостока. Непрерывно работала бы в «живом» эфире большая студия, где, сменяя друг друга, выступали политики, рабочие, ученые, деятели культуры в поддержку чрезвычайных мер. То есть могли бы создать картину всеобщей поддержки. Иными словами, если бы ТВ и радио оказались в руках людей, решивших без колебания поставить их на службу ГКЧП, можно было бы сделать то, что не удалось всем этим танкам и бронетранспортерам. Но, во-первых, и среди руководства нашей телерадиокомпании не было единодушия. А во-вторых, срабатывал инстинкт самосохранения. Простите за откровенность, но получилось бы, что Кравченко самолично стал главным идеологом путча. Ему и голову оторвали бы одному из первых — не так ли?
Именно на фоне этих непрерывных дебатов, бесконечных телефонных звонков, нескончаемых выволочек, претензий, раздававшихся с разных сторон, — от «красных» и «белых» — мы приняли решение направить к Белому дому передвижную телевизионную станцию для проведения 21 августа прямой трансляции заседания российского парламента.
Но накануне вечером я был вызван на заседание ГКЧП в связи с предстоящим принятием постановления о регламентации деятельности телевидения и радиовещания. В какой-то степени я сам туда напросился. Ведь было унизительно и крайне непрофессионально продолжать вещание по модели сдвоенного канала. Надо было «разморозить» Второй канал, который принадлежал России.
Прибыл на заседание около 8 часов вечера. Зашел прежде в приемную Янаева, которого хорошо лично знал. Какое-то время мы даже в одном доме жили. Когда из кабинета вышел сам Янаев, он был очень утомлен. Спросил меня с какой-то досадой: «Лень, а ты чего тут торчишь?» Я по-простецки ответил: «Геннадий, меня Борис Пуго позвал на заседание. Вы же собираетесь принять постановление по телевидению и радио. Вроде с тобой согласовано…» — «Ну да, верно. Что ж, пошли на заседание, это этажом выше», — согласился Янаев.
