Николай Александрович решил эту задачу по-своему. Он выехал в Кодню с одной-единственной ротой, выгрузился из вагонов на виду у мятежников, рассыпал своих красноармейцев цепочкой, а сам в своей аккуратной гимнастерке, туго перехваченной широким ремнем, с кавалерийской шашкой на боку направился навстречу группе бандитов. Они галдели, а предатель, поднявший мятеж в полку, держа маузер на весу, переминался с ноги на ногу, и лицо его корчилось от злорадной гримасы. Щорс приближался спокойно, прогулочным шагом и, не доходя метров пять до предателя, сказал отрывисто:
— Клади оружие, бандит!
В это мгновение грянул выстрел: кто-то из нежинцев с тыла выстрелил в спину предателя.
Нежинский полк разоружен, переформирован. Щорс вернулся в Житомир, а там новые беды. Обстановка на фронте за несколько дней резко изменилась. Боженко со своими таращанцами разбил петлюровцев под Славутой, но им, таращанцам, пришлось спешно отступить к Аннополю, чтобы перехватить польские легионы, что рвались к Шепетовке. Черняк с новоградсеверцами, взорвав железнодорожный мост, остановил движение поляков к Ровно и разгромил их передовой отряд, но его, Тимофея Черняка, в этот же день какой-то бандит убил выстрелом в спину.
Щорс сидит в аппаратной житомирского вокзала; белая лента разматывается, разматывается. Каждое сообщение жжет, оглушает, камнем ложится на сердце.
— Боженко погиб, его отравили. К Киеву подходит Деникин. Дорога на север отрезана. Остается один путь для отхода на Коростень. Бросайте все на защиту этого узла.
Щорс отвечает:
— С запада идет наступление. Вся дивизия на фронте.
— Курсантов пошлите. Пошлите всех, кто в состоянии носить винтовку.
Щорс вышел из аппаратной. Общую обстановку он знал: в Одессе, Херсоне. и Николаеве французы; англичане высаживаются в Архангельске; Юденич стучится в ворота Петрограда; Сибири — Колчак; на Дальнем Востоке — американцы и японцы; легионы Пилсудского наступают с запада; Петлюра и сотни мелких бандитов тут, под боком, а теперь еще и Деникин очутился, под Киевом…
Кольцо, железное кольцо.
Щорс вспомнил слова Ленина: рабочие и трудовые крестьяне верят своей большевистской партии, они уверены, что большевистская партия приведет их к победе…
Надо выстоять. Если Коростень — якорь спасения, то надо крепко зацепиться за этот якорь. Дорога на север — единственная ниточка, что связывает нас с Лениным, с русским народом, с живой жизнью. Эта ниточка не может быть перерезана. И не будет! Всех на фронт, всех на Коростеньский плацдарм!
Если б жив был Василий Назарович Боженко, легче было бы на душе. Его неожиданные порывы, его чудачества, идущие от душевной щедрости, его деловая неугомонность и каждоминутная готовность к подвигу, его народная мудрость, обогащенная благородством большевика, — все это вселяло уверенность, и там, где слышался его клич: «За мной, Тараща!» — там неизменно витала победа. Нет Василия Назарыча. Нет и храброго Черняка… Да и многих уже нет… А теперь надо пускать в дело «сынков», курсантов — будущих командиров полков, дивизий, будущих красных полководцев. И кто знает…
— На фронт! Всех на фронт! — оборвал он сам свои нерадостные мысли.
Вечером 29 августа 1919 года Щорс собрал своих командиров в штабном вагоне. Перед ним карта, в руке карандаш. Он говорит притихшим голосом, а глаза горят.
— Обстановка создалась такая, что от судьбы незначительной станции Коростень зависит судьба Южного и Западного фронтов. Коростень — последняя дверь: распахни Петлюра эту дверь, ворвется смерть на Украину. Против нас пока сегодня, завтра одни петлюровцы. Их мы привыкли бить. Против них мы выстоим, сколько бы их ни было. Но к нам рвутся деникинцы, к нам рвутся белополяки. Страшны они нам? Нет, товарищи, они нам не страшны до тех пор, пока удерживаем Коростень. По этой железнодорожной ниточке спешат к нам части Красной Армии, спешит к нам братская помощь из Советской России, — он взял со стола телеграмму, — вот последнее донесение. Если не сегодня, так завтра сюда прибудет дивизия Красной Армии, и вместе с нею мы не только прогоним петлюровскую нечисть, но и до самого Черного моря дойдем. Никаким петлюрам, деникиным и пилсудским вкупе с их империалистическими хозяевами не сломить нашей воли к победе! — закончил он резко, словно вдруг увидел врагов, преграждающих ему путь к победе.
Командиры разошлись. Щорс вышел из вагона. На августовском небе ярко горели звезды. Где-то рядом кто-то пел:
То не хмара солнце вкрыла,
То не грим гуде,
То робоча наша сила
На Петлюру йде…
Николай Александрович подхватил песню:
Витер буйный повива,
Диброва шумить —
То богунцi й таращанцi
Идуть панiв бить…
Он пел грудным, теплым голосом, вкладывая в слова какой-то особый, значительный смысл, и хотел он этого или не хотел, но бодрая песня звучала сегодня трогательно и немного грустно.
На небо выходит солнце, отчетливо прорезывается лесок на горизонте. Заискрились кровли в деревне Белошица, зажглись, точно свечи, верхушки тополей, степь оживала, краски все ярче, гуще.
— Машину!
Николай Александрович ездит из части в часть, беседует с бойцами, говорит о значении Коростеньского плацдарма, говорило близкой помощи. Бодрое настроение начдива успокаивает, воодушевляет.
Он подъехал к курсантам:
— Побьем сегодня кулацких ублюдков, а завтра отправлю вас обратно в Житомир. Красной Армии нужны знающие командиры. — Щорс отослал машину, спустился в окоп. — Останусь с вами, сынки, посмотрю, как вы воюете за большевистскую правду. Вы понимаете, что такое большевистская правда? Вот моя жена скоро подарит мне сына или дочь. Как, по-вашему, будет мой сын или дочь жить при Петлюре? Или, скажем, что ждет тебя, Богатьгрчук, при Петлюре? Вернешься в деревню и будешь дальше батрачить на помещика? Или, скажем, Ужвий. Его невеста пишет ему, приезжай, любый, поскорее, житья не стало: по шестнадцать часов заставляют нас работать. Не будет у нас жизни под Петлюрой, волк он. А вот советская власть уничтожит волков, она даст землю Богатырчукам, сократит рабочий день всем Ужвиям, а наших детей наделит такой яркой судьбой, какая нам и во сне не снилась…
На горизонте показались петлюровцы. Близко, рядом с будкой железнодорожного обходчика, застрочил пулемет. Пули неслись к окопам второго батальона Богунского полка.
Щорс поднялся:
— Пойду погляжу, что делается у моих богунцев.
— Стреляют, товарищ начдив.
— На то и война, чтоб стреляли, — усмехнулся Николай Александрович. — Вы тут посидите смирненько, скоро вернусь.
