"На данный полет я определен командиром группы, а капитан подчиненным. И это тоже не вызывает у него никаких отрицательных эмоций. Получил указания, и в ответ два слова: "Понял, командир!"
Ниже самолетов облака все больше набирали силу, тяжелели, разбухали, а их легкий и приятный глазу светло-белый цвет менялся на серый и чугунно-синий.
Сохатый, разглядывая смену расцветки верхней облачной кромки, представлял, что и другая граница облаков, пока еще не видимая ему, тоже меняется - все ниже опускается к земле. Он посмотрел на термометр, измеряющий температуру наружного воздуха, потом на высотомер. Цифрами остался недоволен: они предупреждали - в облаках жди обледенения, а под ними - мокрый снег. Иван проверил работу противообледенительной системы и вызвал штурмана:
- Макар Степанович, обледенения жду. Свое оборудование я проверил. Не забудь включить свои приспособления.
- Сделаю, Иван Анисимович!
- Сейчас будет радиомаяк аэродрома. Докладывайте о прибытии, запрашивайте условия и погоду. Заход на посадку по одному, самостоятельно.
...Сохатый, приготовив бомбардировщик к посадке, снижал его через облака на аэродром. Отрадного было мало: облака плакали холодными густыми слезами, отчего по фонарю кабины ползла мутная, водянистая снежная каша. Сосредоточенно считывая показания приборов, Иван молча то и дело подправлял полет машины, заставляя ее идти как можно точнее по прямой, выводящей к началу посадочной полосы. Взгляд его безостановочно выписывал замысловатый путь от прибора к прибору, нигде не задерживаясь, он как бы сразу видел всю доску.
В тишине рабочего напряжения, когда постоянный фон полетных шумов уже уходит за предел восприятия, через равные промежутки времени в наушниках Сохатого слышались голос штурмана, запрашивающего .наземный радиопеленгатор о линии положения самолета, и ответы земли.
До посадочной полосы остается десяток километров - около двух минут напряженной работы. Глаза Сохатого объединили сейчас его мозг, тело и рычаги управления машиной в одно целое: тысячи мыслей, утверждающих и отрицающих правильность линии полета и расчетного режима снижения на посадку, еще промелькнут в его голове за это время - тысячи, из которых он выберет только один-два десятка самых точных, приберегая себя всего на последний километр, когда надо будет делать главное и сажать машину.
Мысли осаждают, стирают друг друга, непрерывно обновляя оценки полета, но в слуховом отделе мозга все время работает самостоятельный контролер он слушает радиообмен штурмана с землей и отмечает, что независимая от него, Ивана, система отсчета курса постоянно подтверждает правильность показаний приборов в его кабине. Сохатый знает, что штурман, как и он, летчик, так же внимательно смотрит за своими приборами, сравнивает их показания с докладами земли и следит за точностью захода, но пока не вмешивается в действия летчика. И это его согласие еще раз убеждает Ивана, что путь машины правильный.
Наконец в кабинах летчика и штурмана зазвонил звонок, принявший сигнал от маркера, установленного на дальней приводной радиостанции аэродрома, и стрелка радиокомпаса согласилась с поданным сигналом - до посадочной полосы четыре километра, до приземления - одна минута.
Сохатый, враз охватив взглядом три компаса, уточнил курс небольшим доворотом и полностью выпустил посадочные закрылки - до момента выхода из облаков им было теперь сделано все. Осталась одна задача: удержать машину в повиновении, чтобы она не ушла в сторону, не потеряла раньше времени высоту и не сохранила ее излишки.
Еще несколько секунд приборного полета, и бомбардировщик "увидел" подоблачный хмурый мир. Дождь смыл со стекла кабины снеговую кашу, и Сохатый облегченно вздохнул - в лобовом стекле фонаря показалась посадочная полоса...
Он рулил бомбардировщик на стоянку, когда услышал голос руководителя полетов, подающего команду Пушкареву:
- Довернись вправо! Полоса справа!
- Вижу, но доворачивать поздно! - голос капитана звучал довольно спокойно. - Иду левее тридцать метров. Зайду повторно!
Иван Анисимович посмотрел вверх и успел заметить самолет Пушкарева, входящий опять в облака... "Почему же он не попал на полосу? Не справился с приборами, с самолетом или е самим собой?" - подумал он.
Наверное, наиболее правильно - последнее предположение... Если он испугался этой погоды, то чувство страха породило излишнюю нервозность и перенапряжение, помешавшее спокойно управлять машиной. Суетливость в действиях могла породить новые и более крупные ошибки.
А он, Сохатый, сам боялся, попав впервые на этом самолете в такую сложную погоду?.. Да, лицо в испарине, взмокла спина. Только он за войну научился загонять страх в самую глубину, от него оставалось лишь обветренное ощущение опасности. Самое большое напряжение Иван всегда подмечал в себе, когда в небе врага не видел зенитных разрывов, когда знал, что рядом фашистские истребители, но не мог их найти. Будто человек с завязанными глазами, которому приказано идти по дороге, где ямы да колья. Никто не знает средства избавления от страха, только привычка снижает остроту его ощущения.
Сохатый услышал доклад Пушкарева о выполнении первого разворота и сильном обледенении. Примерно через минуту в наушниках вновь послышался голос капитана:
- Выполняю второй разворот. Наверное, началось обледенение двигателей, падает их тяга и растет температура выходящих газов.
- Пушкарев, - голос руководителя полетов. - Уходи срочно вверх!
- Поздно, обороты двигателей не увеличиваются. Буду тянуть как есть, постараюсь зайти на посадку.
Сохатый понял трагизм создающейся ситуации, но ничем не мог помочь летчику, да и не имел права вмешиваться сейчас в диалог двоих. Чувство беспомощности стороннего наблюдателя было тягостным, на сердце накапливалась тревога: может не хватить Пушкареву работоспособности двигателей: если появился на входных воздушных сетках лед, то он будет нарастать с ускорением и безостановочно.
Минуты через три опять послышался взволнованно звенящий голос летчика:
- Остановились двигатели. Нахожусь перед третьим разворотом. Под нами должен быть лес. Сажусь.
- Запрещаю садиться, катапультируйтесь!
Ответа на приказ не последовало...
Сохатый вылез из кабины с мыслью, что опытный летчик не прыгал только потому, что была мала высота полета - не обеспечивала раскрытие и наполнение парашютов воздухом. У Пушкарева осталась лишь надежда на благополучную посадку - один счастливый фант из тысячи.
* * *
Подъехал командир, руководивший полетами:
- Что вы, Сохатый, скажете о погоде?
- Снег и обледенение в облаках подтверждаю. Видимость под облаками из кабины чуть больше километра. Дождь и снег мешают.
