Из знаменитых шалостей молодого Барятинского известны два случая веселых «похорон» людей, чем-то неприятных всей «компании» его друзей, кавалергардских офицеров. Одни «похороны» — организованное шествие в сторону кладбища с пустым гробом как бы скончавшегося командира кавалергардского полка Егора Грюнвальда, преспокойно ужинавшего у себя на веранде и с негодованием взиравшего на это веселье.
Вторые «похороны» были устроены камер-юнкеру Борху, тому самому «несменному секретарю ордена рогоносцев». Впрочем, о Борхе я писал в предыдущих главах.
Наказание Барятинского, его арест оказывается только поводом к продолжению великосветских забав.
«Осмотрев комнату, — рассказывал Инсарский, — назначенную для него, князь в тот же час распорядился, чтобы на другой день явились мебельщики, обойщики и т. д. и убрали комнату самым роскошным и великолепным образом. Одному из знаменитых ресторанов приказано было, чтобы каждый день был готов изящный обед на десять-двадцать персон… Князь говорил, что время ареста было для него самым веселым и разорительным…»
Не оказалась гауптвахта и помехой для общения с «мамками» соседнего воспитательного дома.
Вот отрывок из письма художника Гагарина родителям:
«6 марта 1834 года. Вы мне говорите часто об обществе молодых людей. Мне бы не хотелось, чтобы вы составили неправильное представление о нем, во-первых, я им посвящаю мало времени, но иногда иду провести остаток вечера у Трубецких, где собирается небольшое общество исключительно добрых и честных юношей, очень дружных между собою. Каждый сюда приносит свой небольшой талант и, в меру своих сил, способствует тому, чтобы весело и свободно развлечься, значительно лучше, чем во всех чопорных салонах… Иной раз мы занимаемся гимнастикой, борьбой и разными упражнениями. Я здесь открыл, что я гораздо сильнее, чем я думал. После десятиминутной напряженной борьбы, под громкое одобрение остального общества, я бросил на пол Александра Трубецкого, который считался самым сильным из всей компании <…>.
Члены этого кружка Александр и Сергей Трубецкие, офицеры Кавалергардского полка, Барятинский — офицер Кирасирского полка <…>, иногда Дантес, новый кавалергард, который полон остроумия и очень забавен».
«Вечная» приверженность Трубецкого к истории пушкинской дуэли, его дружба с Жоржем Дантесом, бесспорное расположение к нему императрицы делают фигуру Трубецкого не только исключительно важной, но и заставляют серьезнее посмотреть на знакомство Лермонтова с Трубецким и его ближайшими друзьями, среди которых особенно приметна личность князя Александра Ивановича Барятинского.
В качестве характеристики отношений А. И. Барятинского и М. Ю. Лермонтова — событие, произошедшее в доме Трубецких. Приведу любопытный эпизод, описанный биографом князя Александра Ивановича.
«В 1834 или в 1835 годах, раз вечером, у князя Т[рубецкого] было довольно большое собрание молодых офицеров, кавалергардов и из других полков. В числе их были Александр Иванович Барятинский и Лермонтов, бывшие товарищи по юнкерской школе. Разговор был оживленный, о разных предметах, между прочим, Лермонтов настаивал на всегдашней мысли его, что человек, имеющий силу для борьбы с душевными недугами, не в состоянии побороть физическую боль. Тогда, не говоря ни слова, Барятинский снял колпак с горящей лампы, взял в руку стекло и, не прибавляя скорости, тихими шагами, бледный, прошел через всю комнату и поставил ламповое стекло на стол целым; но рука его была сожжена до кости, и несколько недель он носил ее на перевязи, страдая сильною лихорадкой».
Весной 1835 года Барятинский уезжает «охотником» на Кавказ, где его тяжело ранят. Положение оказывается критическим. Барятинский составляет завещание, в котором он завещает Александру Трубецкому перстень, Сергею Трубецкому — коня.
Однако раненый выздоравливает и, как герой, возвращается в Петербург. Благодаря дружбе матери Барятинского, баронессы Келлер, с императрицей, к которой она «ездила когда хотела, запросто», Барятинского навещает цесаревич и зачисляет в личную свиту. К этому времени Барятинский уже штаб-ротмистр.
Вместе с назначением в свиту, «составлявшим (по словам Долгорукова. — С. Я.) <…> предмет пламенных желаний всех гвардейских офицеров», круг друзей Барятинского значительно сужается. Наиболее близкими остаются Трубецкой, Куракин, Нессельроде, Дантес, «ультрафешенебли», дети сановников.
Позиция Барятинского после дуэли чрезвычайно важна нам. Как и Трубецкого, Барятинского не смущают «рыданья» и «жалкий» лепет светской толпы; он во всеуслышание провозглашает поступок Дантеса рыцарским.
Письма Барятинского к Дантесу на гауптвахту, опубликованные еще Щеголевым, поражают своим цинизмом.
«Мне чего-то недостает с тех пор, как я Вас не видел, мой дорогой Геккерн, поверьте, что я не по своей воле прекратил мои посещения, которые приносили мне столько удовольствия и всегда казались мне слишком краткими, но я должен был прекратить их вследствие строгости караульных офицеров.
Подумайте, меня возмутительным образом два раза отослали с галереи под тем предлогом, что это не место для моих прогулок, а еще два раза я просил разрешения увидеться с Вами, но мне было отказано. Тем не менее верьте по-прежнему моей искренней дружбе и тому сочувствию, с которым относится к Вам вся наша семья.
Ваш преданный друг
Барятинский».
Конечно, позиция Барятинского многим кажется вызывающей. В салоне Нессельроде, в кругу своих друзей, Барятинский открыто говорит в поддержку Дантеса. Свет «безмолвствует», а скорее сочувственно молчит, понимая, какая сила за плечами этого человека.
Перед тем как решить, не связано ли имя Барятинского с известными словами лермонтовского прибавления, попробуем подробнее оценить отношения Лермонтова и Барятинского после января 1837 года.
Первый биограф Лермонтова П. А. Висковатов, находящийся около двух лет при князе А. И. Барятинском, не раз слышал резко отрицательные отзывы князя о великом поэте.
П. А. Висковатов, а за ним и другие биографы предполагали, что Барятинский не мог забыть однокашнику его юнкерской поэмы.
«В „Уланше“, самой скромной из этих поэм, — писал П. А. Висковатов, — изображается переход конного эскадрона юнкерской школы в Петергоф и ночной привал в деревне Ижоры. Главный герой похождения — уланский юнкер „Лафа“ (Поливанов. — С. Л.), посланный вперед квартирьером. Героиня — крестьянская девушка.
В „Гошпитале“ описываются похождения товарищей-юнкеров: того же Поливанова, Шубина и князя Александра Ивановича Барятинского.
