263
Возможно, имеется в виду один из инкассаторских пунктов при районных отделениях Ленкомбанка. В них принимали платежи за квартиру, электричество, газ и телефон. — /Комментарий А. С. Романова/.
Правильно — всевобуч, всеобщее воинское обучение (т. к. всеобуч — это всеобщее обучение). Как указано в отчете военного отдела ГК ВКП(б) Я. Ф. Капустину о работе за время с 1 января по 1 июля 1942 г.: «Начато в октябре 1941 года. 1-я очередь обучающихся закончила обучение в январе 1942 года. Из 26 600 охваченных обучением полностью закончили программу только 7000. Досрочно отправлены в Красную армию 9791. Обучение проходило в чрезвычайно трудной обстановке, свыше 6000 не смогли окончить обучение по болезни, около 800 умерло» (Ленинград в осаде… С. 98). — /Комментарий А. С. Романова/.
Употребление мяса домашних животных в блокадном Ленинграде стало одним из элементов обыденности и для многих горожан перестало быть чем-то невероятным. Ср. из дневника школьной учительницы К. В. Ползиковой-Рубец: «20 ноября. Я теперь отлично понимаю, что такое голод. Раньше я себе точно не представляла этого ощущения. Правда, меня немного тошнит, когда я ем мясо кошки, но т. к. я хочу есть, то и противное кажется вкусным. Да я ли одна так голодна? Кто же в этом виноват? Я никогда не была злой. Я всем старалась сделать что-нибудь хорошее. А теперь я ненавижу этих сволочей немцев за то, что они исковеркали нашу жизнь, изуродовали город» (Цит. по: Адамович А., Гранин Д. Блокадная книга… С. 138). — /Комментарий А. С. Романова/.
Как отмечал исследователь В. Л. Пянкевич: «В сентябре свободная торговля на рынках Ленинграда была запрещена. Но, несмотря на противодействие администрации и милиции, на большинстве колхозных рынков (Сытном, Клинском и др.) стихийно возникали обменные толкучки. Масштабы торговли на стихийных городских торжищах были значительны — ежедневно на них бывали тысячи человек. Что из себя представлял рынок в осажденном городе, можно судить по воспоминаниям юного блокадника Б. М. Михайлова: „Сам рынок закрыт. Торговля идет вдоль Кузнечного переулка от Марата до Владимирской площади и дальше по Большой Московской. <…> Взад и вперед ходят людские скелеты, замотанные невесть во что, в свисающих с них разномастных одеждах. Они вынесли сюда все, что могли, с одним желанием — обменять на еду“» (Пянкевич В. Л. Рынок в осажденном Ленинграде // Жизнь и быт блокированного Ленинграда: сборник научных статей. С. 123–125). — /Комментарий А. С. Романова/.
В 1917–1923 гг. в Петрограде от недоедания скончались 19 516 человек (Жизнь и смерть в блокированном Ленинграде… С. 49). Для сравнения см. примечание 1 к с. 146 /В файле — см. ниже комментарий А. С. Романова № 458 — прим. верст./ о смертности в блокадном Ленинграде — к «Опыту историко-литературного очерка» (Данные о численности погибших в блокированном Ленинграде в 1941–1942 гг.). — /Комментарий А. С. Романова/.
Мост для горожан перестал быть только переправой. Он стал особо опасным местом. Ведь в случае обстрела на мосту невозможно укрыться. К тому же именно переправы были объектом повышенного внимания вражеских артиллеристов и летчиков. К счастью, им так и не удалось разрушить ни одну из них. — /Комментарий А. Н. Крюкова/.
Об этом концерте в дневнике М. ничего не сказано. М. был полностью поглощен хлопотами в связи с оформлением ухода из ТЮЗа и зачислением в штат Радиокомитета. Схожая ситуация и с моим дневником. Когда в 1942 г. возобновились занятия в школе, я подробно фиксировал, чем кормили, по каким нормам, сколько приходилось ждать обеда, как себя вели ребята. И ни слова об учебном процессе, не назван ни один предмет, ни один педагог.
Тем не менее рассказать о концерте 14 декабря все же важно. Программа состояла из произведений Чайковского: трагическая Шестая симфония, драматическая увертюра-фантазия «Ромео и Джульетта», праздничный Первый фортепианный концерт. Солировал пианист А. Д. Каменский, дирижировал И. С. Миклашевский (К. И. Элиасберг был основным дирижером оркестра, но не единственным). В тот день один из слушателей отметил «божественные звуки, которые берут за самое сокровенное, живое». Он же: «Атмосфера Филармонии не та — сидят в верхней одежде, многие музыканты в шапках, шубах, валенках. Но, как всегда, верен себе гренадер Филармонии Заветновский. Под гром аплодисментов вышел в униформе — черный пиджак, ослепительная манишка, и лишь перчатки отличают его костюм от нормального, мирновременного. <…> Игорь Миклашевский тоже в форме, и дирижерский облик его безупречен. Молодцы — старая гвардия умирает, но не сдается» (Дневник С. Пермута, копия хранится в моем собрании. — А. К). В дневнике Н. А. Кондратьева сказано о том же, но со знаменательным отклонением: «Теперь помещение не отапливается и стоит низкая температура. Требуется известный героизм со стороны исполнителей, чтобы играть застывшими от холода пальцами. Публика сидит в верхней одежде, но все-таки холод настолько велик, что стынут руки и ноги. Зрительный зал был заполнен на 50–60 %. Дирижировал И. Миклашевский, которого я слышал впервые. Он произвел благоприятное впечатление своим артистизмом, подвижностью, плавностью и пластичностью жеста.
Небольшая подробность: слушая Шестую симфонию Чайковского, я вспоминал, как вместе с Миклашевским два года тому назад сидел за обеденным столом, а Наталья Николаевна угощала нас замечательными котлетами, которых мы съедали по четыре штуки. Какое это было славное время! Сидеть в тепле и есть досыта». Хотя, как видим, мысли слушателей порой отвлекались от исполняемых произведений, устремляясь к еде, господствовали эмоции, связанные с музыкой. Каменскому даже пришлось играть на бис. Под впечатлением от увиденного и услышанного художник И. Серебряный задумал картину, позже получившую название «Концерт в Ленинградской филармонии. 1942 год». Первый эскиз ее он сделал «при двух коптилках», едва вернувшись домой (Музыка продолжала звучать. С. 51).
В тот день Миклашевский выступил в последний раз. Вскоре он скончался. Концерт тоже оказался последним — деятельность Филармонии прервалась. Оркестр некоторое время еще держался: проходили выступления по радио, проводились репетиции. — /Комментарий А. Н. Крюкова/.
Сотрудница ТЮЗа. — /Комментарий А. Н. Крюкова/.
