Долго и всесторонне обсуждавшийся, взвешивавшийся и изучавшийся вопрос о соединении был вынесен на Собор в законченном виде (недаром потребовалось только одно заседание, в то время как на Соборе 1651 года было пять заседаний). Но тем не менее царь и боярская дума достигли своей цели: их решение — правда, принятое с учетом мнения выборных — было подкреплено всем авторитетом земских соборов. И на это не раз потом сылались. Например, отправляя в 1654 году войска на войну с Польшей, царь подчеркивал, что они должны «за всякую обиду к Московскому государству стоять», потому что «в прошлом году были соборы не раз», а на соборах этих «были выборные».
Так даже сам царь опирался на авторитет земских соборов в вопросе о присоединении Украины.
Стрешнев и Бредихин повезли богатые подарки: гетману соболей на 980 рублей, сыну его Тимошу на 100 рублей, сыну его Юрию, жене гетмана Анне и жене Тимофея каждому на 50 рублей, Выговскому на 300 рублей и т. д. Но встреча их с Богданом произошла не сразу. Гетман был в то время в походе. В конце октября он писал послам, что рад узнать о принятом в Москве решении, но что встреча произойдет в Чигирине, так как надо остерегаться говорить о случившемся среди татар. «Не мыслим никому, кроме его царского величества работати», заключил Богдан это свое письмо[191].
Очередная измена татар обесценила победу козаков под Жванцем, превратила ее в частный успех. Грустный вернулся гетман в Чигирин и здесь, 26 декабря, встретился с московскими послами.
Он вручил им письмо на имя царя с благодарностью за принятое решение.
— Государеву милость, что он вас к себе в подданство принимает, мы тебе сказали, — заявили послы в конце беседы, — и ту государеву милость, чтоб она всем была известна, полковникам и начальным людям следует ли нам объявить?
На это Богдан ответил, что все разошлись после похода по домам и сейчас объявлять некому. Он созовет всех в Переяслав, сам приедет туда и там уже со всем войском учинит торжественную присягу. Гетман выразился так:
— Там уже со всем войском учнем государю крест целовать безо всякого размышления.
Это были искренние слова: победа под Жванцем была пирровой победой; Украина так ослабела за шесть лет тяжелой войны и голода, что при всей слабости Речи Посполитой для дальнейшего сопротивления не было сил.
Московская помощь пришла в самый критический момент.
Официальное московское посольство, везшее постановление Земского собора и имевшее задачей торжественное приведение к присяге новых подданных, возглавлялось опытным дипломатом, боярином Василием Васильевичем Бутурлиным. С ним ехали окольничий Олферьев и думный дьяк Лопухин.
Посольство прибыло в Переяслав 31 декабря 1653 года. Хмельницкий еще оставался в Чигирине, где хоронил сына Тимофея. Московское посольство встретил переяславский полковник Тетеря.
Если Выговский сделался к этому времени правой рукой гетмана, то Тетерю с полным правом можно назвать его левой рукой. Он знал латинский, польский, церковно-славянский языки и вообще, по выражению современника, «обладал ученостью». Тетеря был крестником Хмельницкого (и шурином Выговского).
Тетеря являлся противником московской ориентации. Однако, зная, что вопрос уже предрешен, он держался очень политично: встретил гостей с почетом и произнес высокопарную приветственную речь.
6 января 1654 года прибыл в Переяслав Хмельницкий. Перед отъездом он устроил обед для пятидесяти выкупленных из плена поляков. На этом обеде он держал речь:
— Теперь, господа поляки, мне кажется, что мы уже навек разлучимся. Вы не будете наши, а мы — ваши. Этой потери вы себе никогда не сможете вознаградить. Вините самих себя за то, что вы, по вашему неблагоразумию, потеряли.
То была своего рода эпитафия польскому владычеству на Украине.
7 января приехал генеральный писарь Иван Выговский. В тот же день у гетмана состоялось закрытое совещание со старшúной. Цель его заключалась, вероятно, в том, чтобы предотвратить неожиданности со стороны противников соединения.
Утром 8 января Выговский явился к Бутурлину и заявил:
— Была у гетмана тайная рада с начальными людьми. Все они под государеву высокую руку подклонились.
Однако вечное подданство страны новому государю должны были присудить не только гетман со старшúной, но и весь народ.
В тот же день на площади перед гетманским домом собралось «великое множество» народа. Все полковые старшúны и знатнейшие козаки прибыли «по зову Хмельницкого» в Переяслав. Народ расположился не только на площади, но и на крышах соседних домов и на деревьях.
В одиннадцать часов на устроенном возвышении появился гетман, одетый в парадные одежды и сопутствуемый ближайшими сподвижниками: Выговским, Тетерей, Лесницким, Самойлой Богдановым и другими[192].
В глубокой тишине Хмельницкий начал свою речь:
— Панове полковники, есаулы, сотники и все войско запорожское и все православные христиане! Ведомо вам всем, как нас бог освободил из рук врагов, гонящих церковь божию. Уже шесть лет живем мы в нашей земле без государя, в беспрестанных бранях и кровопролитиях с гонителями и врагами нашими, которые хотят искоренить церковь божию; даже имя русское не упоминалось в земле нашей. Это нам всем уже очень докучило, и видим, что нельзя нам жить более без царя. Поэтому мы собрали ныне раду, явную всему народу, чтобы вы с нами вместе избрали себе государя, которого захотите из четырех. Первый царь — турецкий, который многократно призывал нас под свою власть; второй — хан крымский; третий — король польский, который, если мы того пожелаем, и теперь еще нас может принять в прежнюю ласку; четвертый — православный государь Алексей Михайлович, самодержец всей России, которого мы уже шесть лет беспрестанно умоляем. Избирайте, которого хотите.
Турецкий царь — басурманин. Всем вам ведомо, какую беду терпят братья наши, православные христиане, греки. Крымский хан тоже басурманин; мы по нужде свели с ним дружбу, но приняли от этого нестерпимые беды. О том, какое нещадное пролитие крови христианской, какое пленение нам было у польских панов, не надобно вам и сказывать.
А православный великий государь одного с нами благочестия. Сжалившись над шестилетними нашими молениями, он склонил к нам теперь свое царское сердце и прислал к нам со своей милостью великих ближних людей. Возлюбим его с усердием: мы не найдем лучшего пристанища, чем его высокие руки.
А если кто с нами не согласен, пусть идет теперь, куда хочет, — вольная дорога.[193]
Хмельницкий умолк, и в ответ ему раздался тысячеголосый крик:
