— А ты что?
— У адвоката взял, писать нечем. «Не положено, выбрасывай». Пришлось выбросить. Правда, я их перед этим сломал, чтобы ублюдку не достались…
— Ложь — это грех перед Господом, но очень полезная вещь перед лицом обстоятельств… Можно ведь было сказать, что с собой из хаты взял…
— Можно.
— Знаешь, Сергей, чего тебе не хватает?
— ?..
— Тебе не хватает умения врать. Когда все вокруг лгут, правда приносит одни неприятности…
Когда-то тюрьма № 8 в городе Жодино, что под Минском, была самой жесткой тюрьмой Беларуси. Сегодня она уступила эту сомнительную пальму первенства СИЗО города Витебска. Причина? Начальника тюрьмы Кузавкова, которого все заключенные называют не иначе как Кузавок, перевели на службу в витебскую тюрьму, но его призрак все еще витает в подземных галереях жодинского централа. Работники тюрьмы до сих пор возводят бывшего начальника в ранг божества и почитают за честь пожать ему руку.
Оказывать психологическое давление на тебя здесь начинают, как только ты спрыгиваешь с автозака. Когда мусора заходят в «отстойник», все должны отвернуться от двери и называть свои фамилии именно в таком положении. Когда мусора заходят в хату, все обязаны хором поздороваться с ними: «Здравствуйте, гражданин начальник», дежурный называет свое Ф.И.О., год рождения, статью, а дальше начинается: «Э-э-э, а чего у вас кружки не начищены?» (для чистки алюминиевых кружек здесь выдают песок). — «Да нет же, все блестят — можно вместо зеркала использовать». — «Э-э-э, ну тогда почему у вас краник на “толчке” не блестит?» Как известно, мусора могут и к столбу прицепиться.
Здесь постоянно нарушаются права человека, а правила внутреннего распорядка существуют только для заключенных. Норм уголовно-исполнительного кодекса работники тюрьмы-8 боятся больше, чем черт ладана. Сюда нельзя передавать книги, чем нарушается наше право на самообразование. И хотя раз в две-три недели приходит библиотека, назвать эту давно списанную коммунистическо-патриотическую макулатуру литературой нельзя. Здесь запрещено ходить в шортах и майках без рукавов, даже когда температура в камере поднимается выше сорока. Заставляют регулярно бриться, хотя на пять человек выдают всего один одноразовый станок, причем в одной камере с тобой находятся люди, инфицированные ВИЧ. Постельное белье стирают раз в неделю, и из двух простыней — почему-то только одну. Пластиковую посуду из камер постоянно выбрасывают, хотя при заезде на тюрьму ее обычно пропускают без проблем.
Кормят плохо — порции еды очень маленькие, и основной рацион — уха из кильки, паштет из нее же и кислая капуста во всех видах. Более или менее приличную «пайку» дают по вторникам, когда администрация тюрьмы обходит свои владения: утром — овсянка на молоке, в обед — гороховый суп и макароны. Четыре месяца не давали (и даже не продавали) обычной соли. Продукты приходится резать ниткой либо самодельными резаками, сделанными из одноразовых бритвенных станков. Найдут — в ШИЗО суток на пять ну или выговор на первый раз.
Зубную пасту в тюремном ларьке продают в жестяных тюбиках и предлагают выдавить ее в целлофановый пакет, поскольку заключенным запрещено иметь вещи в металлической упаковке. Твою пену для бритья при заезде на тюрьму тоже выдавят в пакет.
Несмотря на то что камеры часто переполнены, в 22:00 (по отбою) отключают воду и электричество. Когда «поднимут» в хату, матрас и одеяло тебе выдадут лишь на следующее утро, и в первую ночь приходится спать на полу или на столе (здесь это нормально). Спать в течение дня не разрешают. Спрашиваю как-то раз контролера:
— Чего вы нам днем спать не даете? Известно ведь: больше спишь — меньше нарушений.
— А у нас политика другая: зэк должен за день вымотаться, чтобы ночью не думать о побеге, — отвечает мне тот.
Баня (обычная душевая) есть на каждом этаже тюрьмы, но идти до нее тебе придется в одних трусах, нередко под взглядами женщин-контролеров. Прогулки обязательны, отказаться невозможно. Могут два часа продержать под проливным дождем.
Письма из жодинской тюрьмы идут до адресата по двенадцать дней, а если у тебя нет конверта, то ты не сможешь отправить ни одной жалобы. На действия администрации пожаловаться невозможно — ни одна твоя «писулька» не покинет стен заведения, хотя по закону это должно происходить в течение суток.
Со священником можно общаться только осужденным, а находящимся под следствием — никак.
Адвокаты ждут нас порой по два часа, причем бывает так, что приводят к адвокату, а через полчаса начинается обед, и контролеров ни разу не волнует, что ты вовсе не голоден: не хочешь есть — значит, иди в хату или посиди час в «отстойнике».
Обходов администрации здесь просто боятся, и не зря — потому что это в первую очередь повод обратить на камеру повышенное внимание, забрать всю лишнюю посуду, кружки и прочее. Задавать какие-либо вопросы бесполезно — на все есть готовый ответ в виде «устное распоряжение начальника тюрьмы». Любая, даже самая мелкая, вошь в жодинской тюрьме очень любит и требует, чтобы ее называли «гражданин начальник». Для нормального человека и сказать-то такое — унизительно.
За малейшую провинность или несогласие с режимом мусора забирают из камеры все настольные игры и постоянно шантажируют отключением электророзетки. Наверное, поэтому здесь практически нет телевизоров — чтобы не давать легавым лишний рычаг давления на тебя.
Ходят по централу слухи, что до сих пор здесь существуют «пресс-хаты», где тебя со старта бьют, заставляют писать явки с повинной и давать признательные показания. Мусора охотно подогревают подобные разговоры, чтобы вселить во вновь прибывших чувство страха.
Конечно, в том, что мусорам удалось навязать именно такой режим, виноваты и сами заключенные. Надо понимать, что, в отличие от столичной Володарки, жодинская тюрьма всегда была изолятором районного значения, и сидели здесь люди с окрестных деревень, городков и райцентров. Темные, забитые люди, многие из которых не видели в жизни ничего, кроме побоев и ближайшего винно-водочного магазина, и когда тюремный контролер предлагает на выбор: «бумага» (рапорт о нарушении режима содержания) или два удара киянкой (деревянным молотком для простукивания нар), они выбирают второе.
Однажды я попал в польскую КПЗ. Именно здесь я увидел какую-то странную человечность, которая исходила от персонала, — сотрудники польской тюрьмы показались мне людьми порядочными, ответственными и совестливыми, причем, как чудилось, отвечали они не только за исполнение режима, но и за дела рук своих. Это было новое знание о тюрьме.
