Время было за полночь. Моросил мелкий дождик. Медленно, осмотрительно пополз к немецкому переднему краю. Засверкает ракета — ложился на землю. Выбирал такое направление, чтобы оказаться между точками, из которых выпускают ракеты: стреляющий ведь непременно выходит из землянки в траншею. Переполз какую-то тропинку и залег у небольшого кустика. Слева был небольшой дзот, справа — землянка, из которой слышался разговор и виднелся свет из-за неплотно прикрытой двери.
Невдалеке послышались шаги. Ко мне по тропинке приближался немец. На спине его висел мешок, на груди — автомат. Что делать? Лежать — наткнется и пристрелит. Стрелять — неоправданный риск. Как только немец приблизился, я вскочил и что было сил ударил рукояткой пистолета по виску. Немец упал, с головы слетела пилотка. Я нанес ему несколько ударов по голове и, не раздумывая, перепрыгнув через траншею, пополз в сторону нашего переднего края. Наткнулся на воронку, переждал в ней загоревшуюся ракету. Не успел сделать несколько шагов, у самого проволочного заграждения — «спирали Бруно», как меня подбросило взрывом, и я потерял сознание. Очнулся в канаве, в воде. Сообразил, что подорвался на мине, и удивился, что жив: ведь мог захлебнуться. Пошевелил руками, ногами — двигаются. Ноги, кажется, ранены осколками. Я увидел: канава проходит под проволочным заграждением к нашему переднему краю. Превозмогая боль в ногах, пополз, пока не выбрался на опушку леса. Здесь я увидел шалаш. Забрался в него, разорвал нижнюю рубашку, перевязал кровоточащие раны и тут же уснул. Проснулся в страшном изнеможении. Сильно болело правое колено: осколок попал в сустав. Все же поднялся, вытащил из стенки шалаша палку с рогулиной и побрел дальше, опираясь на палку. Неожиданно сзади услышал голоса: говорили по-русски. «Ребята, помогите!» — крикнул я. Это были три разведчика, возвращавшиеся с переднего края. Оказывается, по канаве я выполз рядом с нашей обороной между Трегубовом и Полистью.
Разведчики притащили меня в полковой медпункт. В медпункте перевязали, принесли котелок каши, хлеба, чаю с сахаром. Как давно я не видел такого прекрасного солдатского обеда! С тревогой вспомнил о своих товарищах, с которыми судьба разлучила меня два дня назад. Где они, что с ними?
Вскоре пришел работник СМЕРШа. Расспросил, записал и попросил у меня полевую карту. Карту я ему не отдал, сказав, что передам ее начальнику штаба. Дело в том, что на моей карте было много ценных пометок, нанес во время двухнедельного скитания по немецким тылам: минометные и артиллерийские позиции, опорные пункты с дзотами и складами, аэродром.
Через некоторое время пришел начштаба. Моя подробная информация с отметками на карте оказалась полезной. Рассказал я про каблук, про то, как далеко от целей ложатся наши снаряды. Отдал ему карту, а он поблагодарил и пожелал скорейшего выздоровления. Кстати, он же сказал мне, что на территорию соседей вышло еще пять окруженцев.
Пришла санитарная машина, и меня увезли в полевой госпиталь в район Папоротно. Так закончилась моя служба в 60-м артполку 92-й стрелковой дивизии, до последней минуты сражавшейся в Любанской операции[46].
И. А. Иванов,
бывш. комиссар 5-й батареи 60-го лап 92-й сд,
майор в отставке
С. П. Пантелеев
Такая была война…
92-я дивизия, куда я попал, была кадровой, опытной: воевала уже на Хасане и Халхин-Голе. Люди в дивизии собрались замечательные: сибиряки и дальневосточники, крепкие, здоровые, веселые — чудо, а не люди! Меня определили ездовым в батарею 76-миллиметровых горновьючных пушек при 22-м стрелковом полку. Пушки еще царские, образца 1861 г. Разбирались на 7 вьюков, крепились к седлам. На каждую пушку — 6 лошадей да «заводная тройка», на трех лошадях зарядные ящики со снарядами. Я был коноводом такой «заводной тройки».
Лошадей в артиллерию отбирали крупных, сильных. Приучали и выстрелов не пугаться, и двигаться бесшумно. Самое трудное — научить лошадь ложиться, года два на это требуется. У командира нашего огневого взвода Клавдия Петровича Лебедева кобылка Нива была — маленькая, гнедая. Вот та ложилась: Клавдий Петрович на боевых стрельбах приучил.
Подошел наш эшелон 30 октября 1941 г. к Будогощи, а там — немцы. Все сожжено, разбито. В небе «рама» висит — немецкий самолет-корректировщик. Нас сразу обстреляли, два вагона вспыхнули. Клавдий Петрович приказал одним тушить пожар, другим — занять круговую оборону. Прямо с колес — в бой. Через десять минут наши пушки уже стреляли. Немцы, кричавшие в первый момент «Сдавайтесь!», не ожидали такого отпора и отступили в поселок. Мы миновали станцию и маршем двинулись в сторону Петровского.
Через день в сосняке южнее леса обосновались. Снег уже выпал, мороз, а мы в летнем обмундировании, и лошади без зимней ковки. Ни фуража, ни продовольствия: следом, говорят, подвезут. Только никакого подвоза мы так и не дождались… Самим что-то надо было соображать. Снег разроешь — травы нарвешь. Березовые ветки мелко-мелко нарубишь, запаришь, с травой перемешаешь и даешь лошадям. У них от такой еды колики, а что делать? Мы и сами на подножном корму были — что лошади ели, то и мы. Клюквой они, правда, брезговали. Кой-когда сухари получали — по одному на брата.
Беда была с боеприпасами. ДОП в Малой Вишере находился за 80 км. Бездорожье. Машина пойдет за снарядами — увязнет. Саперы по грудь в грязи настилы прокладывали…
Приспособились мы снаряды у немцев воровать: 75,9-миллиметровые отлично к нашим пушкам подходили. Обороны ведь сплошной нигде не было: ложбинка какая-нибудь, ручеек, так по одну сторону — мы, по другую — немцы. Они в 3 смены воевали, по 8 часов. Пересменками мы и пользовались. Снарядов у них полно было — и в ящиках, и так валялись. Подползешь поближе и веревку из кустов за снаряд закинешь. Зацепишь — и к себе тянешь. Я однажды таким манером тридцать штук натаскал. Клавдий Петрович доволен, языком прищелкивает, пострелять дал: знал, что я к стрельбе неравнодушен.
— У тебя глаз, как ватерпас, — говорил политрук Легков. Многого он, однако, недопонимал. Внушал, например, что немцы боятся тех бойцов, кто побрит да в белых воротничках.
Действительно, бывали случаи, когда даже наступавшие эсэсовцы обратно поворачивали. Только уж совсем не от нашего вида…
Кроме обычных снарядов, мы у немцев и палочную шрапнель воровали. Она для разрушения проволочных заграждений предназначалась, ну а мы ее по живой силе использовали… В клочья разносило фашистов их же шрапнелью. Идут новые — увидят своих однополчан, по кустам растерзанных, понятно, отчего назад поворачивают. Вот такие «воротнички»…
