Мы долго стояли над рекой, лишь изредка тихо перебрасываясь словами, смотрели, как солнце, постепенно белея, поднимается над горизонтом, как туман дымится над черной рекой, как, обнажая сочную зелень просторного луга, тает белесая пелена на противоположном берегу.
Рита Алигер. Яша Смоленский. Марк Сергеев…
Со светлой печалью называю эти имена.
Теперь и Лида к своим пошла…
По завершении праздника там, в Бернове, на лесной опушке нас угощали ухой из рыбы, которую местные умельцы-рыбаки ловили прямо руками под корнями и корягами в протекавшем тут же за кустами ручье. Застолье было отменное, омрачали его (почти буквально) лишь налетавшие тучами комары. Кто отмахивался веткой, кто хлопал ладонью, Рита Алигер страдала почти до отчаяния, Лида вальяжно сидела во главе стола, рассказывала что-то интересное, ее полные обнаженные до плеч руки были облеплены настырными насекомыми, она не обращала на них ни малейшего внимания. В один только момент, когда Рита, стеная и умоляя отвезти ее немедленно в гостиницу, совершала руками сложные гимнастические движения, Лида прервала рассказ: «Маргарита (они дружили, но были на „вы“), оставьте комаров в покое…»
Маргарита Алигер. 1930-е
Всякий прием пищи с Лидой — в вагоне, в непритязательном гостиничном номере, в столовке какого-нибудь райцентра — непременно оборачивался красивым застольем.
Она любила создавать эстетику застолья.
Помню мое удивление во время первой совместной поездки, забыл уже — куда: в поезде, утеснившись в плацкартном купе, принялись — каждый — извлекать из сумок и кое-как размещать на узком пространстве вагонного столика завернутые в бумагу свертки, но Лида властным движением руки остановила нас. В ее чемодане оказались красивые тарелки, и вилки с ножами, и металлические рюмки, и цветастые салфетки (наверно, красные в белую горошину — она очень любила это сочетание).
У нее дома, на ее всегда с отменным вкусом, нарядно накрытом столе любое блюдо — будь то привычная отварная картошка — смотрелось изысканным и неотразимо привлекательным.
Дни рождения (и не только ее или домашних: «Отмечали в марте восьмидесятилетие Данина, а так как Наташа себя плохо чувствовала и была не в силах ничего готовить, то я их позвала к себе на обед и еще Разгонов и Жутовских, мы замечательно посидели…»), годовщины, Новый год, рождественские елки, на которые собиралось по тридцать и более детей и на которых родители веселились не меньше, чем дети, Пасха (непременно).
И — просто так: «Давно не виделись», «Надо поговорить», «Тут приехал имярек из …Питера, Иркутска, Тбилиси… словом, заглядывайте…»
Эстетика застолья само собой включала в себя и эстетику застольной беседы. Того более: нередко поводом для застолья был некий акт творческого общения, когда кому-нибудь из друзей хотелось поверить друзьям плоды своих творческих усилий, — а много ли найдется мест, где сделаешь это столь духовно и душевно полноценно, как в доме у Лидии Борисовны.
Владимир Порудоминский на Блоковском празднике в Шахматово
Помню, Натан Эйдельман рассказывал здесь о замысле «Революции сверху». Саша Кутепов впервые читал свою композицию по «Доктору Живаго»…
Вспоминаю Герцена — о почетной задаче быть центром в обществе, разобщенном и скованном.
Лидия Борисовна не претендовала играть общественную роль. Она была из людей вроде обожаемого ею Корнея Ивановича Чуковского, чья общественная роль определялась участием в литературной жизни со взятой на себя — сознательно и бессознательно — обязанностью утверждать в ней истинное, очищать и облагораживать ее.
Всегда сильно горевала, когда уходили из жизни друзья-литераторы старшего и ее собственного поколения, с которыми многое ее связывало — доброе и недоброе, радостное и трагическое. Едва не всякий разговор о них завершала знаменитым: «Не говори с тоской: их нет, // Но с благодарностию: были». Да и не уходили они далеко и навсегда: в любую минуту, когда требовала того ее душа, она переступала в пространство памяти, чтобы снова общаться с ними — шла к своим.
Не раз говорила, что точно знает, как умрет. Неужели и вправду знала, что вот так — с томиком Баратынского в руке? Не потому ли потянулась взять книгу, что почувствовала приближение «всех загадок разрешенье» (по слову Баратынского)?
Я приставал к ней, чтобы написала книгу о советской литературе в ее живых образах и событиях, как они обитают в пространстве ее памяти. Она помнила многое из того, что неведомо историкам литературы, многое же из того, что ведомо, помнила так, как только она помнила: «Расскажи об этих беседах, спорах, дружбах и враждах, наивности, изворотливости, отчаянии, об идеалах, поруганных теми, кто в них свято верил, но так и не смог отказаться от них. Расскажи, как только ты умеешь — просто, спокойно, искренно, по-женски мягко, не философствуя, но с высоты твоего сегодняшнего возраста и знания, — оно получится уже и мудро».
Владимир Порудоминский и Натан Эйдельман
Она не соглашалась:
«А мне что-то совсем не хочется работать, хотя вроде бы каждый день что-то пишешь, то радиопередачу, то рецензии, то какие-то статейки для энциклопедических словарей, но все это между делом, а писать что-нибудь серьезное нет никакой охоты — столько книг написано, что без меня как-нибудь обойдется. Бабушка моя говорила: „Жить надо так, чтобы в молодости делать все, что хочется, а в старости не делать того, что не хочется. Тогда будешь счастлива“. Вот я и стараюсь не очень себя обременять мыслями о „нетленках“. Столько еще непрочитанных прекрасных книг, столько невиданных стран и городов, столько хороших людей, с которыми хочется общаться, — надо торопиться!»
Тоскую, что ее нет, но говорю с благодарностью — была.
Яков Костюковский
И тут Лидия Борисовна сказала… Мемуаразмы
Эти воспоминания (1945–2006) в форме диалогов называются «мемуаразмы» потому, что, с одной стороны, — это неприхотливые мемуары, с другой — вполне объяснимый в моем возрасте легкий маразм.
* * *
— Лидия Борисовна, вы трогательно написали в «Зеленой лампе» о своем раннем детстве.
— Да, Яша, это была счастливая пора, но есть один небольшой недостаток.
— Какой?
— В детстве еще нет воспоминаний…
Sic! Всегда, хотя мы были одногодками, Лидия Борисовна называла меня Яшей, а я ее — по имени-отчеству.
* * *
— А почему, Л.Б., вам тогда не поставили зачет?
