Потом он попросил у Шемякина паспорт, достал коробок спичек и начал некоторые страницы сжигать на глазах обладевшего художника.
– Сейчас вы пойдете в отделение милиции и заявите, что неприятность у вас случилась: паспорт сгорел – случайно уронили на кухне в печку. Взамен вам выдадут новый, где должны поставить несколько штампов: о разводе и о том, что у вас есть дочь. С этим паспортом придете ко мне – я сам вам оформлю и загранпаспорт, и визу. Все понятно?
Вспоминая эту странную беседу, Шемякин неизменно подчеркивал, что навсегда остался благодарен этому генералу, который попросил подарить ему на память несколько гравюр и оформленную Шемякиным книжку «Испанская классическая эпиграмма». Такой вот недурственный натуральный обмен. Никакого зла на «контору» у него не было. По твердому убеждению Шемякина, все доносы и неприятности устраивали коллеги: художники художникам, композиторы композиторам, писатели писателям. Органы безопасности были исполнителями. Коллегам было из-за чего стараться. Кто-то таким образом боролся за кормушку, кто-то расчищал себе путь, кто-то просто завидовал.
– Знаешь, Миш, у меня была интересная история, связанная с Комитетом. Как-то ко мне обратились какие-то ребята из Армении, говорят: «Владимир Семенович, мы бы хотели, чтобы вы у нас выступили. Мы вам платим наличными столько-то…» Спрашиваю: «Когда?» – «Тогда-то. Через три дня ждем вас в аэропорту». – «Договорились». Прилетаю в Ереван, встречают ребята, шустрые такие, у трапа стоит машина. Сели, поехали. Большое здание, зал человек на 800–1000 забит полностью. Выхожу – и пою все, что хочу, что в голову придет. Отработал, очень хорошо принимали. Ухожу за кулисы. Как и обещали – сразу конверт. Тут же стоит какой-то коньяк, ящик с фруктами:
– Владимир Семенович, это вам.
– Спасибо. Кстати, ребят, а где я хоть выступал? Что за организация?
– Это Комитет государственной безопасности, Владимир Семенович.
Я меняюсь в лице. А они:
– Ничего-ничего, всё в порядке, приезжайте к нам снова. Спасибо вам большое!
Друзья дружно расхохотались, пугая редких прохожих полупустой парижской улочки.
Какую страну выберет художник, если ему дарят право выбора? Странный вопрос. Естественно, Францию! Он не знал, правда, что на пути в Париж еще надо преодолеть советскую таможню. «Минуты за две до посадки в самолет, – вспоминал он, – появились люди с незапоминающимися тусклыми лицами – явно сотрудники органов госбезопасности, которые заставили меня снять сапоги, стали распарывать фуражку, искали что-то в подкладке солдатского тулупа, в котором я вылетал… И первая мысль была: ну вот и все… Ты согласился на эту игру и проиграл, и сейчас поедешь туда, где тебе в этой стране и место…» Но, слава богу, все обошлось.
25 декабря 1971 года в аэропорту «Орли» госпожа Дина Верни вместе с мужем встречала Михаила Шемякина.
Впервые попавший на Запад, Шемякин поначалу попросту растерялся, а энергичная французская галерейщица, взявшая над ним шефство, стала диктовать, что он должен делать, что говорить, с кем встречаться, с кем нет. Кроме того, он должен выбросить из головы заумную метафизику и заняться натюрмортами, которые хорошо расходятся. Верни и Шемякин подписали контракт на десять лет.
Пока растерянный эмигрант разобрался, что к чему, прошло какое-то время. В конце концов Михаил не выдержал строгой опеки Верни и заявил: «Мадам, я выехал на Запад не для того, чтобы поменять железную клетку на золотую!» И тотчас оказался на улице. Ночевал в каком-то гараже на грязных матрасах, позже переселился в заброшенную бильярдную, где не было ни света, ни газа, ни горячей воды.
Случайно на странного русского художника обратил внимание дизайнер Жан-Клод Гобер, уговорил двух богатых меценатов организовать выставку его работ. Широкую известность принес Шемякину цикл акварелей «Петербургский карнавал», выставленный в 1974 году.
Почтенный французский писатель и общественный деятель Андре Мальро обратился к художнику с письмом: «Дорогой господин Михаил Шемякин! Я благодарю Вас за рисунок, который я счастлив иметь. С большим интересом я разглядывал работы на Вашей персональной выставке, где были представлены тридцать гуашей, которые углубили мой интерес к Вашему искусству… Но на этот раз у меня впервые появилась возможность изучить отношения Вашего рисунка со словом. Ваши тексты в рисунке являются как бы секретным заговором самого рисунка. Они, включая, в частности, игру слов рядом с деталями рисунка, создают настоящую поэму, хотя эти тексты и не «поэтические»…»
Затем были новые выставки, сопровождавшиеся весьма лестными рецензиями. Но западному человеку трудно было до конца осознать истоки шемякинского искусства (да, в общем-то, и ни к чему они ему, эти истоки!). В более выгодном положении был писатель Сергей Довлатов, который, пристально наблюдая за своими вчерашними соотечественниками (а тем более земляками-питерцами) в эмиграции, писал: «Лично я воспринимаю успех Михаила на Западе как персональное оскорбление. Его успех оглушителен до зависти, мести и полного неверия в себя. Молодой, знаменитый, богатый, талантливый, умный, красивый и честный. Можно такое пережить без конвульсий?..
Я часто думаю, откуда такие берутся?! Эти голодные, недоучившиеся мальчики?! С невероятными философскими реформами?! С гениальными картинами, с романами вроде «Москва—Петушки», кто их создает?.. Я знаю, кто – советская власть. На голове у каждого художника лежит металлическая плита соцреализма и давит многотонной тяжестью. Художник тоже напрягается, мужает. Кто-то, сломленный, падает, кто-то превращается в атланта. На голове у западного человека – сомбреро. А у нашего – плита. Бродского давили-давили, и что вышло? С Шемякиным такая же история… Можно всю жизнь, подобно Илье Глазунову, копировать русские иконы. И всю жизнь проваляться в материалистической луже. А можно – оседлать, как Шемякин, метафизическую улитку и в безумном, ошеломляющем рывке пробить небесный купол. И что тогда? А тогда – разговор с Небожителем. И тут мы, непосвященные, умолкаем…»
В качестве эпиграфа к своему эссе о Шемякине «Верхом на улитке» Довлатов ниспослал строки Владимира Высоцкого:
…И все, что друг мой сотворил, —
От Бога, не от беса.
Он крупного помола был,
Крутого был замеса!..
Размышляя о природе творчества, Шемякин приходил к выводу: часто художник делает что-то для себя, совершенно не думая о том, что он даже будет это показывать кому-то. Творческий процесс – это настолько сложное и мистическое явление, пожалуй, одно из самых загадочных явлений человеческого бытия. Его не может разгадать ни один ученый, ни один психолог, ни один исследователь глубин человеческого духа… Конечно, есть и вдохновение, и во сне приходит, но, прежде всего, это колоссальный труд. Труд, труд и еще раз труд. Каждодневный труд.
