Сегодня целый день сильнейший мороз — утром было 26°, как сказала мне Лоли.
Я ездила по своим делам — замерзла страшно.
Сейчас только — в час ночи — когда я уже собиралась взять ванну и лечь спать — позвонил Женя и сказал, что по радио сообщили о гибели Чкалова при испытании им нового самолета.
16 декабря.Продолжается мороз — без снега.
Днем Миша был в Большом на открытом заседании парткома, пришел домой в шесть часов.
Вечером пошел играть в винт к Файко.
Газеты полны Чкаловым. Сергей хотел пойти с товарищем в Колонный зал, я поехала с ними, но на Дмитровку с Театральной попасть нельзя было. Милиционеры сказали, что надо идти через Петровку и Столешников на Дмитровку, где собираются колонны.
Я побоялась, что мальчишки очень зазябнут и отправила их домой.
17 декабря.Миша днем в Большом.
Смешной рассказ Миши о том, как сонные поляки просыпаются в лесу в «Сусанине».
Сережа Ермолинский звал к себе, но предупредил, что будет вся «Пречистенка». Я не пошла, а Миша пошел.
18 декабря.Миша нездоров, кашляет. Сидим дома, морозно.
В начале четвертого слышала глухие раскаты, значит, хоронят Чкалова — пушечные залпы.
Ждем вечером Дмитриева.
19 декабря, вечером.Из вчерашних разговоров Дмитриева: «…во МХАТе два человека относятся по-настоящему к Вам (к М. А.) — Ольга Сергеевна и я. Ну, Сахновский, конечно, хорошо относится, Виленкин тоже, но действительно хорошо — только О. С. и я…»
Я спросила, может быть, вы приведете пример какой-нибудь такого отношения?
Долго молчал, ничего не надумал.
Потом на мой вопрос — знает ли Ольга о разговорах по поводу «Бега» — сказал, знает. И потом добавил: «Тут недавно, при разговоре о «Беге», она сказала, что для нее теперь Хлудов и Корзухин не звучат».
20 декабря.Ночь на 21-е — 2 часа ночи. Сейчас посмотрела на градусник — 26° мороза, а когда открывала форточку — проветрить спальню — показалось, что адовая холодина, пожалуй, и больше. Это с 14-го числа держится.
Улицы, как вымерли.
Миша — в гриппе, сильнейший насморк у него. Конечно, лежать в кровати не хочет, бродит по квартире, прибирает книги, приводит в порядок архив.
За ужином — вдвоем — говорили о важном. При работе в театре (безразлично, в каком, говорит Миша, а по-моему, особенно в Большом) — невозможно работать дома — писать свои вещи. Он приходит такой вымотанный из театра — этой работой над чужими либретто, что, конечно, совершенно не в состоянии работать над своей вещью. Миша задает вопрос — что же делать? От чего отказаться? Быть может, переключиться на другую работу?
Что я могу сказать? Для меня, когда он не работает, не пишет свое, жизнь теряет всякий смысл.
21 декабря.Сегодня днем была в городе — скоросшиватели, ботинки Мишины, лекарство от головной боли, спички и картофель.
Мороз падает!
Вечером разбор Мишиного архива. От этого у Миши тоска. Да, так работать нельзя! А что делать — не знаем.
Звонок Дунаевского ночью — завтра, уговорились, придет.
22 декабря.Миша прочитал Дунаевскому первую картину и часть второй. Дунаевский потом — после обеда — импровизировал — и очень в духе вещи.
Вообще (боюсь ужасно ошибиться!) Дунаевский производит на меня впечатление человека художественной складки, темпераментного, загорающегося и принципиального — а это много значит!
Он хотел, чтобы Миша просто отдал бы ему «Рашель», не связываясь с Большим. Но Миша не может, он должен, по своему контракту с Большим, сдать либретто в театр.
Решили, что Дунаевский будет говорить с Самосудом и твердо заявит, что делать «Рашель» будет он.
Вечером позвонил и пришел Борис Эрдман. Биллиард.
В Москве уже несколько дней ходят слухи о том, что арестован Михаил Кольцов.
Сейчас звонил (двенадцать часов ночи) Виленкин и рассказывал мне, что Сахновский говорил с Немировичем о том, насколько серьезна возможность постановки «Бега» — стоит ли беспокоить Мих. Аф. разговорами об этом.
Немирович сказал, что сейчас об этом речи быть не может — и в интересах МХАТа и автора.
Я сказала Виленкину — Мих. Аф. был прав, когда говорил — не дам я «Бега», это дело нереальное.
24 декабря.Вчера вечером позвонила Ануся, сказала, что им очень хочется придти к нам.
Пришли, сначала был и Дмитриев, но он вскоре ушел, а мы вчетвером ужинали — приятно, как всегда, с ними. Почему-то за ужином вспомнили Керженцева — добродушно вспомнили.
Сейчас — вечером — занимаемся разборкой архива. Миша сказал — знаешь, у меня от всего этого (показав на архив) пропадает желание жить.
Мороз упорный — вот уже 10 дней. Сейчас смотрела — 24°.
25 декабря.Миша пошел наверх к Михалковым, с которыми у нас на почве шума из их квартиры (вследствие чудовищной нашей стройки) началось знакомство. Они оказались очень приятными людьми. Он — остроумен, наблюдателен, по-видимому, талантлив, прекрасный рассказчик, чему, как это ни странно, помогает то, что он заикается. Она — очень живой горячий человек, хороший человек.
26 декабря.Миша пишет и диктует мне письмо В. М. Молотову — с просьбой помочь в квартирном вопросе. Кроме всех неприятных сторон нашей квартиры — прибавилось еще известие о том, что скоро наш дом будет сломан — в связи с постройкой Дворца Советов.
Не знаю, что получится из этого письма, но это — единственный выход.
Во время диктовки получили известие по телефону, что Сережке подшибли ногу в школе и придти он не может. Екатерина Ивановна поехала за ним на такси, а Миша на руках принес его домой — по лестнице. Вызвала хирурга.
27 декабря.Вчера пришел хирург, пока еще не может определить, есть трещина или это растяжение связок. Покой, компрессы.
Вчера к нам пришли Михалковы. Засиделись поздно.
А сегодня я отнесла письмо в Кремлевскую башню.
Потом зашла в Репертком — отнесла «Дон-Кихота». Мерингофа не было, я оставила экземпляры. На обратном пути — в МХАТ — отдала Оле деньги для мамы. Видела много мхатовцев, были милы необычайно.
28 декабря.У нас разговоры о Новом годе. Хотели мы его встретить тихо — с Вильямсами и Эрдманами. Но — понятно, как узнали наши знакомые, что мы будем дома — все угрожают приходом. Выяснилось, что может собраться таким образом человек 15–16. Что никак невозможно. У меня нет даже столько рюмок, вилок. Да, вообще, это всегда бывает неудачно — когда большая компания.
