Однако это были последние раскаты военной грозы. Половцы осознали, что у Руси достаточно сил, чтобы и впредь разорять их кочевья в степи. Поэтому без всякого формального замирения, которого хотел Святослав, война прекратилась, тем более что вскоре вдоль русско-половецких границ возобновились княжеские распри и степным ханам с их ордами хватило работы.
Всё это произошло, возможно, по одной причине — ушел из жизни Святослав Всеволодович, мечтавший «заградить Полю дорогу» и пытавшийся, пусть не всегда чистыми методами, сдерживать княжеские раздоры. Прибыв по весне 1194 года в Карачев, Святослав пригласил туда брата Ярослава, Игоря и Всеволода Святославичей и призвал пойти на Рязань под предлогом решения приграничных споров. Конечно, настоящей целью было воплощение давнего замысла Святослава восстановить власть Чернигова над потерянным уделом. Чтобы избежать нового противостояния с Всеволодом Юрьевичем, во Владимир отправили посольство с жалобами на рязанцев и просьбой разрешить поход. Но Всеволод прекрасно понимал, что Рязань — сама спорная территория между ним и Черниговом, потому наотрез отказал.
Огорченный Святослав распустил братьев и 23 апреля поехал из Карачева. Из-за какого-то несчастного случая у князя внезапно заболели ноги, и путь до Десны он ехал на санях, а затем плыл по реке в плоскодонке-«насаде». Прибыв, наконец, в Киев, — шел уже июль, — он отправился в Вышгород поклониться мощам святых Бориса и Глеба, день памяти которых приближался, а также могиле отца, погребенного в том же Борисоглебском храме. К раке святых князь припал, но гробницу Всеволода Ольговича нашел закрытой — священник с ключом уже ушел. Охваченный печальными думами князь вернулся в Киев, а на следующий день вновь преклонил колена в храме Бориса и Глеба, на этот раз в построенном его родителями Кирилловском монастыре. 24 июля, в воскресенье, вдень памяти князей-мучеников, князь уже чувствовал тяжелое недомогание и встречал праздник на «новом дворе», где остановился, а не в тереме-резиденции. В понедельник он получил весть о прибытии византийских послов — князь готовил самое значительное по русской политической иерархии бракосочетание своей внучки Евфимии Глебовны с греческим царевичем Алексеем. Святослав, чувствовавший себя всё хуже — «сила истощалась и язык немел», — отправил к послам бояр. Проснувшись наутро, Святослав спросил у жены: «Когда будет день святых Маккавеев?» (в этот день умер его отец). «В понедельник», — ответила княгиня Мария. «О, не дождаться мне того», — вздохнул Святослав, но его мысль поняли только позже. Пока же на все расспросы жены он ответил: «Я верую во единого Бога», — велел постричь себя в монахи и послать за Рюриком. После пострижения князь скончался[33] и был погребен в Кирилловском монастыре, рядом с матерью{286}.
Что же, даже в смерти Святослав оказался более знаменит, чем Игорь. Кончина его описана киевским летописцем подробно, с сопереживанием — это свидетельство современника и очевидца. Остается только удивляться парадоксам истории, благодаря которым ныне Игорь известнее и интереснее нашим современникам, чем его великий родич. О кончине Игоря, как увидим, известно одно — сам ее факт. Святославу же, после честного описания всех его худых и добрых дел, летописец слагает итоговую хвалу: «Князь же Святослав Мудрый в заповедях Божиих ходил, и чистоту телесную соблюдал, черноризский чин и иерейский любил, и нищим давал милостыню»{287}.
Однако же теперь предстояло делить наследство Святослава. Судьбу Киева он определил сам, на смертном одре вызвав Рюрика. Тот вошел в город уже после смерти соправителя и был встречен с честью. Наконец-то Ростиславич мирно и по праву утвердился в Киеве. Но ему не преминули напомнить нынешнее место киевского стола. После смерти Святослава Всеволод Большое Гнездо уже не стеснялся диктовать Киеву свою волю. Он отправил своих бояр «посадить» свата в Киеве — и Рюрик беспрекословно принял это унизительное утверждение, о коем его придворный летописец предпочел умолчать, а владимирский не преминул написать{288}.
В чернигово-северском левобережье ничего не изменилось. Ольговичи внешне легко смирились с потерей Киева — да и не смогли бы они тягаться с замыкавшимся на Рюрике единым фронтом владимирских, смоленских и волынских Мономашичей. У самих же Ольговичей земли были давно поделены: Ярослав остался в Чернигове, Игорь — в Новгороде-Северском, а Всеволод — в Трубчевске. Пятеро сыновей Святослава либо сидели в малых волостях Черниговщины, либо оставались при дяде.
Изменился, однако, статус Игоря. Святослав был бесспорным лидером всех Ольговичей, старшим по роду («в отца место») и по возрасту. Его могли не слушаться в конкретных ситуациях, но его авторитет и сюзеренитет все признавали. У Ярослава такого авторитета не было. Будучи князем Черниговским, он являлся юридическим главой рода, но Игорь оказывался почти вровень с ним, тем более что в прежнее время подчинялся напрямую Святославу. Чтобы сохранить единство Чернигово-Северского княжества, им теперь надо было управлять коллективно, и Ярослав это сразу понял. В дальнейшем «Ольговичи» всё чаще именуются в летописях вместе, и Игорь определенно стоит наравне с Ярославом, как второй после него, скорее связанный родством союзник, чем обязанный крестоцелованием подданный. В дальнейших событиях, едва не взорвавших хрупкий мир Южной Руси и ставших предвестием настоящей, губительной бури, чувствуется последнее пробуждение лихих амбиций новгород-северского князя. Игорь, в отличие от Ярослава, не любил избегать битвы…
* * *
Единство Мономашичей продержалось недолго. В 1195 году разгорелся конфликт между Рюриком и его зятем Романом Мстиславичем Волынским, требовавшим от него уделов на Киевщине. Того же хотел от Рюрика и Всеволод Большое Гнездо. Киевский князь, после долгих колебаний, ущемил зятя в пользу свата. Оскорбленный Роман развелся с женой и отправил посольство к Ольговичам, склонившее Ярослава Всеволодовича к союзу против Рюрика. Союзники скрепили сговор крестоцелованием и стали готовиться к войне. Рюрик, однако, узнал об этих приготовлениях, открыто объявил бывшему зятю войну и, в свою очередь, обратился за помощью к Всеволоду Юрьевичу{289}. Но тут ситуация резко изменилась — Роман, ища помощи в Польше, ввязался в усобицу тамошних князей, потерпел тяжелое поражение и тут же отправил в Киев к Рюрику и митрополиту Никифору послов с покаянием. Рюрик, боявшийся войны, с готовностью простил Романа, а осенью обратился к Ольговичам с предложением мира, согласовав его с братом Давыдом Смоленским и Всеволодом. «Целуй нам крест, — потребовал Рюрик от Ярослава и «всех Ольговичей», — со всею своей братией, не искать отчины нашей, Киева и Смоленска, под нами, под нашими детьми и под всем Владимировым племенем. Так как нас разделил дед наш Ярослав [Мудрый] по Днепру, то Киев вам не надобен».
