Внутренне женщины были уже готовы к скорой смерти. Как писал протопоп Аввакум в «Слове о трех исповедницах», «они же едиными усты все трое исповедаху: «За отеческое готовы умрети! Аще и умрем, не предадим благоверия! Отъята буди рука наша — да вечно ликовствует, тако же и нога — да в Царствии веселится, еще же и глава — да венцы вечными увяземся. Аще и все тело огню предашь — и мы хлеб сладок Святей Троицы испечемся»»[307].
Рано утром царь собрал Боярскую думу для решения судьбы узниц. «Патриарх же вельми просил Феодоры на сожжение, да боляре не потянули, а Долгорукий[308] малыми словами да много у них пресек». Бояре боялись всенародной казни родовитой узницы, поскольку это могло создать нежелательный для них прецедент.
Три дня после пыток Морозова не ела хлеба и не пила воды. Испытанное ею потрясение было настолько сильным, что она хотела умереть. Ее духовная мать Мелания, побывавшая на Болотной площади у приготовленного для страдалиц сруба, навестила Феодору и, целуя язвы на ее руках, утешала: «Уж и дом тебе готов есть, велми добре и чинно устроен, и соломою целыми снопами уставлен; уже отходиши к желаемому Христу, а нас сиры оставлявши!»
Феодора благословилась у духовной матери «ити в вечный путь», после чего Мелания посетила и княгиню Евдокию в ее заточении. Стоя у княгининого окна и утешая несчастную, старица, обливаясь слезами, благословила ее на последний подвиг: «Гости вы есте у нас любезнии, днесь или утре отходите ко Владыце, но обаче идите сим путем, ничто же сумнящеся. Егда же предстанете престолу Вседержителя, не забудите и нас в скорбех наших».
После пыток Морозова и Урусова отослали своим слугам «рукава от чепей с ошейников, железом истертые». А Мария Данилова, водя полотенцем по истерзанной спине, всё его смочила своей кровью и отослала мужу. Иоакинф Данилов переслал через верных людей полотенце с кровью святой мученицы протопопу Аввакуму в Пустозерск. «Аз же, — писал Аввакум, — яко дар освящен, восприях и облобызах, кадилом кадя, яко драго сокровище, покропляя слезами горькими»[309].
На третий день с израненной спины Марии, словно чешуя, отпали струпья, и сестры стали упрашивать ее отдать им эти струпья как драгоценное свидетельство ее страданий за веру. Мария же из смирения не хотела давать, но после вынуждена была согласиться…
Убедившись в непреклонности Морозовой, царь решил изменить тактику и через три дня после пытки прислал к ней стрелецкого голову Юрия Лутохина[310] со следующими ласковыми словами: «Мати праведная Феодосия Прокопиевна! Вторая ты Екатерина мученица! Молю тя аз сам, послушай совета моего. Хощу тя аз в первую твою честь вознести. Дай мне таковое приличие людей ради, что аки недаром тебя взял — не крестися треме персты, но точию руку показав, наднеси на три те перста! Мати праведная Феодосия Прокопиевна! Вторая ты Екатерина мученица! Послушай, аз пришлю по тебя каптану[311] свою царскую и со аргамаками своими, и приидут многие боляре, и понесут тя на головах своих. Послушай, мати праведная, аз сам царь кланяюся главою моею, сотвори сие!»[312] Но боярыня не вняла этим льстивым словам, решившись страдать до конца.
«Что твориши, человече? — отвечала она царскому посланцу. — Почто ми поклоняешися много? Престани, послушай, еже аз начну глаголати. Еже государь сия словеса глаголет о мне — превыше моего достоинства. Грешница аз и не сподобихся достоинства Екатерины, великия мученицы. Другое же паки, еже наднести ми на триперстное сложение, — не точию се, но сохрани мя Сыне Божий, еже бы ми ни в мысли когда помыслити сего о печати антихристове. Но се убо ведомо вам буди, яко никогда же сего, помощию Христовою сохраняема, не имам сотворити, но убо аще и аз сего не сотворю, он же повелит мя с честию вести в дом мой, то аз, на главах несома боляры, воскричю, яко аз крещуся по древнему преданию святых отец! А еже каптаною мя своею почитает и аргамаками — поистине несть ми сие велико, быша бо вся сия и мимо идоша: ежживала в каптанах и в коретах, на аргамаках и бахматах! Сие же вменяю в велико, да поистинне дивно и есть, еже аще сподобит мя Бог о имени Его огнем сожжене быти во уготованнем ми от вас струбе на Болоте: сие ми преславно, понеже сее чести не насладихся никогда же и желаю таковаго дара от Христа получити». Услышав эти слова боярыни, стрелецкий голова замолчал и ни с чем возвратился восвояси…
Вскоре суд Божий постиг патриарха Питирима — 19 апреля 1673 года он скончался; как свидетельствует дьякон Феодор, «у живаго у него прогнило горло и вскоре умре от тоя лютыя болезни»[313]. Боярыню Морозову перевели с Печерского подворья в Новодевичий монастырь, подальше от города, где ее содержали под строгим началом и насильно заставляли присутствовать при никонианских богослужениях. «Уже давно, — пишет Пьер Паскаль, — русские монахини были заменены там малороссиянками»[314].
Однако заточение Морозовой в Новодевичьем монастыре возымело противоположный эффект: здесь повторилось всё то же самое, что и с княгиней Евдокией в Алексеевском. Морозова проявляла великое мужество, и к монастырю стало стекаться множество представителей знати и простого народа, которые приезжали не для службы, а чтобы лично увидеть знаменитую страдалицу и поклониться ей. Весь монастырь был заставлен роскошными рыдванами и каретами. Многие близкие и знакомые боярыни приходили к ней и утешали ее страдальческое сердце. То, что расправа над тремя мученицами вызывала сочувствие в придворных кругах, не могло не раздражать царя. Чтобы прекратить эти нежелательные паломничества, он повелел перевести Морозову в Хамовную слободу, во двор старосты. Произошло это, по всей видимости, в конце лета — осенью 1673 года. Но и здесь ее умудрялись навещать ее любимые инокини — наставница Мелания и Елена Хрущева.
Почитатели опальной боярыни нашлись даже в царском дворце. Старшая сестра царя, царевна Ирина Михайловна,[315] просила его не мучить Морозову: «Почто, брате, не в лепоту твориши и вдову ону бедную помыкаеши с места на место? Нехорошо, брате! Достойно было попомнити службу Борисову и брата его Глеба». «Он же зарыча гневом великим и рече: «Добро, сестрица, добро! Коли ты дятчишь (заботишься. —К. К.) об ней, тотчас готово у мене ей место!»»[316].
Этим местом стал расположенный в 90 верстах от Москвы город Боровск,[317] куда все три узницы были отправлены в заточение. Здесь, в сырой и темной земляной тюрьме городского острога они проведут около двух лет. Возможно, на выбор места повлияло ходатайство царевны Ирины Михайловны, которая была покровительницей расположенного поблизости Пафнутьево-Боровского монастыря. «Царевна получала таким образом возможность если не помочь, то хотя бы присматривать за опальными»[318]. Старой вере сочувствовали и другие вкладчики этого монастыря — стольник И. Б. Камынин, помогавший в свое время заточенному в монастыре протопопу Аввакуму, и князья Репнины.
