Только что испытав подъем, подаренный Невзоровым, «патрон» сразу утратил интерес к продолжавшим околачиваться по ночному музею "представителям высшего света" и засобирался домой — успеть перед сном на сытый желудок приятно подумать о нуждах голодных.
Когда мы вышли, вокруг царского подъезда еще толпились машины аккредитованных на дворцовой пьянке иностранных представителей. Проходя мимо них, нетрудно было заметить: чем роскошнее авто, тем ничтожнее страна данного дипломата.
Даже этот первый показ Невзоровым очумельцев с мандатами сразу сильно ослабил их драчливый энтузиазм. Но расхождения нарастали, и многие крикуны, посмотрев на себя через призму "600 секунд", проворно заявили о желании спешно покинуть лагерь собчачьих противников.
Для окончательного подавления пыла уличных политиков было решено провести еще одну акцию из нашего цикла антидепутатских действий.
Утро следующего дня я встретил на окраине города, в так называемой промзоне «Парнас», где размещалось 48-е автотранспортное предприятие, директором которого был мой старый друг Миша Максимов. Через всю жизнь мы с ним практически прокатили в одном вагоне (к счастью, не "столыпинском"). За исключением лихолетий, когда меня насильно ссаживали на ходу. Его дом всегда был для меня местом, где могли накормить в любое время суток. Нас роднила бескорыстная незапамятная мужская дружба и разъединяло все остальное. Максимов, получив в институте автомобильную специальность, так и не сумел ей изменить, составив свою биографию из разных должностей по городским автопаркам. Мой же жизненный кроссворд постоянно вызывал его недоумение, искренне огорчая падениями и безмерно радуя взлетами. Нас разнили не только пути — дороги, которые мы с бытовым укладом сами избирали, но и мировоззрение, по молодости приводящее к жарким спорам. Однако ни разу не поколебавшим сам фундамент дружеских отношений. Мой друг был всегда необыкновенно жизнерадостным, деятельным и остроумным парнем с пищеварением устрицы и сном, как у бревна, считавшим за основу человеческих устремлений желание благоустроить путь от рождения до могилы и разукрасить его постройками рук своих, будь то дача, квартира или родной автопарк в целом. Я же, зная, что из земной жизни за всю историю человечества еще никому так и не удалось вырваться живым, считал главным не «вещизм» как таковой, ибо у гроба действительно нет карманов, а оставление в этом "миге между прошлым и будущим" своего личного следа неведомым грядущим потомкам пусть хоть царапиной либо краской на мимоходной скале.
Максимов постоянно меня в чем-то подозревал, хотя по большому счету я, в общем, ничего не скрывал, даже свое убеждение в том, что чем интеллигентнее человек, тем меньше должно быть у него родственников. Он основательно считал любой, свойственный людям порок развлечением, единственно доступным в этом мире и потому скрашивающим их существование. Полагая, например, что тяга к попойкам, причем не к алкоголю как таковому, а именно к бутилированному застолью является солью души, требует особого дарования ума и предполагает искренность отношений, доказывающих всем понятное: напускной порок не считается настоящим пороком. Отличаясь редкой добротой к людям и сам никогда не сидя сложа руки, он активно всех понукал к прогрессивному развитию, будучи потенциальным единомышленником всех преобразователей. Лишь время могло утихомирить его производственные страсти, и то не раньше начала следующего века. Но судьба распорядилась иначе.
В течение многих лет Максимов не раз мне помогал, демонстрируя при этом огромное желание отдать последнюю рубашку, поэтому, помятуя о легендарном успехе чилийских водителей грузовиков в борьбе с властями, я решил обратиться именно к нему.
Его достаточно крупный автопарк состоял из разномарочных машин и занимался не только развозом молока с другими продуктами, но также всякими, в том числе тяжелогрузными перевозками. Прекрасно понимая, что транспорт является частью единого технологического процесса, соединяющей изготовителя с потребителем, было задумано продуктовые машины не трогать, дабы не создать молочную проблему у горожан, а все остальные задействовать в автоманифестации на Исаакиевской площади у здания Ленсовета. Для этого нужны были не только сами машины. Требовалось подготовить манифест, листовки, лозунги, собственно самих водителей и многое другое. То есть работа по сути предстояла немалая. Кроме того, в целесообразности исполнения данной задачи предстояло убедить самого Максимова, который пока только недоумевал и потешался над депутатами, следя за их нелепыми сборищами по телевизору, когда транслировали сессии и другие выходки, схожие с театральными капустниками провинциальных актеров, вдобавок глухих, где каждый, выступая, говорил что хотел, не слыша других и не вникая в суть происходящего.
Своим мнением мой друг очень дорожил, поэтому заставить его что-то бездумно сделать было просто нереальным делом.
К моему удивлению, в нашем разговоре, сперва издалека, он сам выказал недюжинное стремление найти способ одернуть ленсоветовских "детей неразберихи", которые, как считал Максимов, отклонились в сторону от своих предвыборных обещаний, вместо созидания резко приступив к разрушениям. Предлагаемый план он принял полностью, сам доработав отсутствующие детали. После чего были намечены совместные действия и сжатые сроки, а также улажены все другие моменты.
Солнечным летним утром, в день начала очередной сессии, максимовские грузовики, разукрашенные лозунгами крайне обидного для «нардепов» содержания, запрудили площадь перед входом в Мариинский дворец. От неожиданности началось форменное столпотворение. «Демократы» столпились у окон, боясь показаться на свежем воздухе. Старт сессии был сорван. Телетрансляторы переместились на улицу. Пассажирам проходящих рейсовых автобусов, а также всем другим случайным прохожим наши ребята раздавали листовки с объяснением происходящего. Правда, сперва планировалось разбросать прокламации над городком с вертолета, но мною этот вариант был забракован, дабы попусту не мусорить, тем самым досаждая дворникам и создавая впечатление буйной попытки государственного переворота.
Из кабинета Собчака я молча отнаблюдал весь разворот запланированных событий и действий исполнителей. «Патрон» от красочности и организационной четкости проводимой операции чуть было не впал в шоковое состояние, категорически заупрямившись выйти на площадь к манифестантам и принять их обращение к сессии, а также выслушать требования собравшихся, заключавшиеся в публичном выражении желания демонстрантов заставить дворцовых болтунов заниматься нужными избирателям делами, а не внутренними склоками и стравливанием Щелканова с Собчаком для скорейшего развала городской жизни. От необходимости вынужденного показа врожденной трусости «патрона» отвлек лояльный «демократ-депутат», заскочивший в кабинет, как Керенский, стремящийся перед штурмом под видом слуги английского посланника спешно покинуть Зимний дворец. Он, на ходу свертывая с лацкана своего пиджака депутатский значок, стал скороговоркой упрашивать «патрона» выйти вместо депутатов к «бунтовщикам» и унять их. В общем, раскочегарил дух Собчака настолько, что тот чуть было не выпустил из виду свою роль в разыгрывающемся спектакле.
