После того как отбомбились и англичане и американцы, артобстрел побережья начал военный флот; 5 линкоров, 2 монитора, 19 крейсеров, 77 эсминцев и 2 канонерки вели огонь из всех стволов. Как только высадились силы вторжения, и их артиллерия подключилась к обстрелу наших позиций. Наконец добавили свои залпы в этот ад корабли-ракетоносцы. (Эти корабли были специально построены для вторжения. Что-то вроде катюш, установленных на кораблях. – Рей.)
Несмотря на чудовищный разрушительный огонь корабельных орудий и бомбардировки, многие доты держались вплоть до вечера. Но человеческий дух был бессилен против такой лавины стали и свинца; солдатам пришлось уступить под натиском столь бешеных обстрелов, бомбардировок и атак. Участок 716-й пехотной дивизии превратился в лунный пейзаж, лишь отдельные защитники рубежа обороны избежали гибели в огненном смерче.
После драматического диалога, который мы услышали в бункере 716-й пехотной дивизии, командир 21-й танковой дивизии кратко доложил о ее развертывании. Он отмечал:
«Я не знал о вторжении, пока не услышал донесение сразу после полуночи 6 июня о том, что войска воздушного и морского десанта союзников вступили в бой в окрестностях Троарна. Поскольку я получил приказ не выдвигаться, на данный момент мне не оставалось ничего другого, как только приказать дивизии оставаться на месте. Я нетерпеливо ожидал приказа всю ночь, но из вышестоящего штаба не было получено ни единого распоряжения. Поскольку я был уверен, что моя танковая дивизия была ближайшей к району боевых действий противника, я наконец к 6.00 пришел к убеждению, что должен что-то предпринять. Я велел своим танкам атаковать 6-ю британскую военно-воздушную дивизию, которая закрепилась на плацдарме за Орном. Я полагал, что это была самая непосредственная угроза для германских позиций.
Сразу после того, как я принял решение, мне сообщили из группы армий «Б», что меня придают 7-й армии. Наконец в 10.00 я получил боевой приказ. Мне пришлось парировать атаку танков, приданных 6-й британской воздушно– десантной дивизии, и повернуть на запад, чтобы оказать поддержку немецким войскам, обороняющим Кан.
Переправившись через Орн, я двинулся на север к побережью. К тому времени противник в составе трех британских и трех канадских дивизий успешно наступал и овладел полосой побережья на глубину примерно 10 километров. Огнем противотанковых пушек союзников 11 моих танков были выведены из строя сразу после того, как я выступил. Моей оперативной группе удалось смять эти орудия и к 19.00 достичь побережья у Лион-сюр-Мер».
Боеспособность 21-й танковой дивизии, единственного готового к немедленному вводу в бой танкового соединения, которое могло решающим образом повлиять на ход вторжения, была подорвана уже на начальном этапе сражения. Вместо того чтобы молнией ринуться на скопление высадившихся сил противника, дивизия была обречена на то, чтобы быть разбитой в пух и прах. Она оставалась пассивной в районе Кана до 6.30, атакуя лишь высадившуюся дивизию у Троарна. Однако главные усилия противника были направлены не на Троарн, а к северу от Кана. Подразделения и части 21-й танковой дивизии не были задействованы к северу от Кана вплоть до второй половины дня.
В руках опытного танкового командира, такого, например, каким был Роммель в 1940 году, и многих командиров после него 21-я танковая дивизия могла бы создать трудную ситуацию для союзной коалиции – если бы командир пошел в лобовую атаку, идя в наступление в своем танке. Золотым правилом Гудериана – «Бить так бить!» – откровенно пренебрегли.
Командный пункт 21-й танковой дивизии был все еще в Сен-Пьер-сюр-Див примерно в 30 километрах от побережья. В ночь с 6 на 7 июня командир дивизии не имел связи с частями. Вскоре после полуночи он информировал нас, что союзники, вероятно, уже достигли аэродрома в Карпике. Однако у него не было какой-либо конкретной информации.
25-й гренадерский полк СС немедленно провел разведку боем. В 13.00 было доложено, что в Карпике, Ро и Бюроне противника нет. Бюрон удерживался разрозненными подразделениями 716-й пехотной дивизии. Ле-Биссон был занят войсками союзников. Левый фланг 21-й танковой дивизии тянулся вдоль железной дороги до Эпрона; германских частей западнее Эпрона в данный момент не было. Западные предместья Кана и аэродром в Карпике не были защищены. Часть, которая должна была оборонять аэродром, в панике покинула свою хорошо оборудованную позицию 6 июня; она состояла из персонала наземного обслуживания люфтваффе.
Усиленный 25-й гренадерский полк двигался по дороге Виллер-Бокаж – Кан. В полку знали об обстановке из донесений связных офицеров. Командирам батальонов было приказано прибыть на временный полковой командный пункт непосредственно к западу от Кана на пересечении железной и шоссейной дорог.
В дивизионном бункере царило пессимистическое настроение. Пора было его оставить. Я уже собирался покинуть бункер, когда меня позвали к телефону. Наш командир дивизии генерал-майор ваффен СС (бригаденфюрер) Витт находился на командном пункте 21-й танковой дивизии у Сен-Пьер-сюр-Див и попросил меня доложить обстановку. Я объяснил ситуацию так, как меня о ней проинформировали командиры 716-й пехотной дивизии и 21-й танковой дивизии. Комдив не прерывал меня, а в конце сказал: «Ситуация настоятельно требует быстрых действий. Прежде всего противник не должен быть допущен в Кан и на аэродром в Карпике. Можно предположить, что части и соединения противника в данный момент готовятся к обороне, поскольку они еще не готовы к дальнейшему наступлению. Следовательно, было бы ошибкой вводить в бой части нашей дивизии по мере их подтягивания. Единственно возможный вариант – предпринять атаку во взаимодействии с 21-й танковой дивизией.
Таким образом, дивизия будет атаковать противника вместе с 21-й танковой дивизией и сбросит его в море. Атака будет предпринята завтра в 12.00».
Я быстро попрощался с двумя командирами и покинул бункер со своим сопровождением. В проходе все еще было некоторое количество раненых; большинство же было эвакуировано. На улицах Кана не было ни души, не видно было ни солдат, ни граждан. Можно было видеть только саперов – в тех местах, где развалины перекрыли дороги. Кроме работавших саперов, мы не увидели больше никаких признаков жизни. Кан был мертвым городом. Удушливый запах гари заполнил улицы. Горящие дома освещали нам дорогу. Мы были спокойны, никто не вымолвил ни слова – мы думали о пожарах в нашем тылу, в Германии. Над нами пролетали отдельные самолеты, повисшие на парашютах осветительные бомбы, которые сбросили союзники для аэрофотосъемки, наполнили пустынные улицы ярким светом. Господи, где же наши люфтваффе?
